Слово и дело - Игорь Черемис
– А я умирал! И мои товарищи умирали! – выкрикнул он прямо мне в лицо и продолжил много тише: – И главным у них был этот Мохов, он законченный садист, чтоб ты знал. Остальные давно в расходе, из них до конца войны никто не дожил, а этот вывернулся. В Лепеле не успел до него дотянуться, сбежал, гадина... пришлось искать. Я уж и не надеялся, думал, так и помрет своей смертью, боялся этого... Но есть в мире справедливость. Жаль, не смог обеспечить ему три дня мучений...
– Надо было в живот выстрелить, – флегматично отметил я. – Выжить после такой раны невозможно, особенно если скорая помощь не сразу приедет, но с неделю мучений в больнице было бы гарантировано.
Гинзбург посмотрел на меня с недоумением.
– Откуда ты это знаешь?..
– В школе КГБ был курс по полевой медицине, – не у меня, а у настоящего Виктора Орехова, но я имел полный доступ к его памяти. – Там были рекомендации – во время боевых действий раненых с такими ранениями не лечить, если не хватает врачебного персонала. Ещё можно позвонок раздробить, но там сноровка нужна, чтобы спинной мозг грамотно повредить, тогда человек будет навсегда прикован к инвалидному креслу. В общем, не обязательно было сразу насмерть стрелять, папа. А меня ты как нашел?
Он посмотрел на меня взглядом, в котором читалось что-то вроде уважения – хотя я мог и ошибаться.
– Ну это было совсем легко, гораздо легче, чем искать ту сволочь.
***
Нельзя сказать, что в Лепеле я показывал чудеса конспирации, но от меня этого и не требовалось – я был всё же на своей, советской территории, а не в окружении потенциальных врагов, и приехал с какой-никакой, но официальной миссией. А уж после того, как я, повинуясь минутному порыву, навестил Антонину Гинзбург, мне стоило закладываться на что-то вроде нынешнего визита биологического отца моего нынешнего тела. А всё потому, что Лепель относительно небольшой, все друг друга знают, а начальник основного цеха ремонтно-механического завода – величина для такого городка очень внушительная. И нет ничего удивительного, что он очень быстро выяснил, в какое именно учреждение приезжал командировочный, в каком он звании и откуда прибыл. Ну а в гостинице можно было узнать и остальные подробности – например, адрес моей временной регистрации в Сумах.
– Когда я услышал, что ты Орехов, сразу понял, что ты к Антонине пришел не просто так, о войне поговорить, – Гинзбург криво улыбнулся. – Она, кстати, заметила, что ты на меня молодого немного похож, это сейчас я и шевелюры лишился, и бороду отрастил... если её сбрить, потом никто не узнает – если ты не в курсе. Очень полезное свойство бороды, многие её недооценивают. Ну а Орехов... я же помню, как ту девчушку из отряда звали, она-то как раз не шифровалась и в конспирацию не играла...
– А ты, выходит, играл? – перебил я его словоизлияния. – Так кто ты на самом деле – Алексей Иванов или Виктор Гинзбург?
– А есть разница? – огрызнулся он, на мгновение задумался и продолжил: – Хотя есть. Иванов – героически погибший брянский партизан, Гинзбург – ветеран, герой войны... тоже, кстати, на Брянщине попартизанил... и, главное, живой. Пусть оба в таком состоянии и останутся, незачем ворошить призраки прошлого. Как Ольга-то?
Это была слишком детская попытка сбить меня с мысли. По его задумке, я должен был расчувствоваться, начать рассказывать о том, как моя мать убивалась по герою-партизану после войны, как я сам хотел, чтобы у меня в детстве был отец. Возможно, настоящий Виктор Орехов поступил бы именно так, вот только его место занимал я, у которого переживания Ольги Николаевны Ореховой или её сына хоть и вызывали сочувствие, но не настолько, чтобы упускать нить беседы с убийцей.
– Нормально, – бросил я. – Но тебе всё равно придется определиться, кто ты такой – Иванов или Гинзбург, когда начнется разбирательство по убийству Мохова или Уцика,
