Наследник из прошлого - Дмитрий Чайка
— Януш, — толкнул я друга локтем. — А зачем мы на стрельбище с луками корячились, если с этой хреновиной за месяц из любого холопа можно стрелка сделать?
— А жрать ты в части что будешь? — недоуменно посмотрел на меня товарищ, который знал все. — Лук и стрела-срезень на косулю — милое дело. Казна нам только зерна два фунта в день на рыло дает. Да на такой кормежке уже через месяц щит не поднимешь. Ты считаешь там, наверху, этого не знают?
— Вот черт, — задумался я, прижавшись спиной к пузатому борту ладьи. Значит, на границе солдат еще и жратву себе добывает. И я спросил. — Слушай, а может, там и поля есть?
— Конечно, есть, — успокоил меня Януш. — И поля, и даже свиньи имеются, если командир толковый. Не волнуйся, дружище, на Лимесе все как в Сотне. Хочешь жрать — вырасти себе сам. Нам даже отвыкать от здешних порядков не придется. Здорово, правда?
— Ага, — хмуро кивнул я, мысленно радуясь, что только что начался первый день службы.
Всего-то двадцать четыре года осталось, или восемь тыщ семьсот шестьдесят таких дней. Милостью государей наших практика входила в общий срок. Мелочь, а приятно. На три месяца меньше корячиться. Зачем нужна практика? Да затем, что после нее командир части понимал, с кем имеет дело, и запросто мог отправить щитоносца в стрелки, потому что тот не держит строй в бою. И наоборот, из стрелков перевести в санитары или саперы на совсем уж грошовое жалование. А мог и сержанта новику дать, поставив командовать отделением. Такое тоже случалось, нечасто, правда, и лишь тогда, когда потери зашкаливали. В основном практика заканчивалась там же, где и начиналась, но могли перебросить в другую часть, рассовав по разным ротам и взводам. Десять сопляков в отделении — это десять сопляков, а пять ветеранов и пять сопляков — это десять ветеранов. Вот такая вот простая военная мудрость.
Я высунулся за борт, разглядывая густо усеянный хуторами однодворцев правый берег Дуная. Интересно, куда они кочагиров дели? Это же их кочевья пасли здесь коней. Этот лист у меня тоже вырван был. Я глубоко задумался, разглядывая крепкие хозяйства, стада коров, зеленеющие поля и справных девок, пришедших по воду, но тут меня осенило. Юрук! Он же побратим Кия! Значит, весь народ в расход пошел. Уф-ф! Ну и мясорубку устроили мои детки, в точном соответствии с духом эпохи. Сыновья германских королей резались точно так же. Зато потом, насколько я понял, ничего подобного не происходило, как и планировалось. За столетия здесь всех перемешали, и никто себя не называл ни чехами, ни дулебами, ни какими-нибудь дедошанами. Хорутане здесь были не народ, а дворцовая стража, и местное население вело счет своему государству от основания Рима. Иная точка зрения не поощрялась. А то, что был провал в две сотни лет, когда здешними землями владели варвары-гунны, авары и германцы, так это не в счет. Тебе любой батюшка в церкви на пальцах объяснит, что империя вечна, и она вернет свое, даже если от нее останется клочок земли размером с одеяло. Римом тоже готы полстолетия владели, и что теперь? Вечный город стоит во всей красе, и там даже акведуки функционируют. Тысяч тридцать народу в нем живет, там спокойно, чисто, и давно убрали все следы разрушений. Старинные здания отремонтировали, и около них даже помочиться нельзя, тут же поедешь соль рубить. Так что, неважно, какие земли сейчас принадлежат государям. Империя там, где ее император! А потерянные провинции всегда вернуть можно, потому как впереди вечность.
Вот такая идеология порождала людей обстоятельных и неспешных, ибо зачем спешить, когда жизнь, как и власть государей, неизменна уже многие столетия. Этот постулат вколотили так основательно, что даже меня пробивало. Если бы сам не видел, какова эта вечность была изначально, в жизни бы не поверил. Но надо отдать должное: мои дети, внуки и правнуки серьезную работу проделали, сотворив из мешанины всевозможных племен что-то похожее на единый народ. Даже разные языки, на которых говорили потомки ляхов, обров и далматинцев считались просто элементом фольклора, не имеющим отношения к империуму, абсолюту, который довлел над всеми. Тем более что столичный диалект, принятый на севере как государственный язык, более-менее понимали абсолютно все, кроме дремучих поморских лесовиков. Делопроизводство велось именно на нем, и церковная служба тоже. И не захочешь, а выучишь.
— Слышь, Януш, — негромко шепнул я товарищу. — А Дуб меня ночью не прибьет, как думаешь?
— Не, — ответил тот не раздумывая. — За драку в походе кнут полагается, а за повторное нарушение — петля на шею. Армия — это тебе не Сотня. А ты чего спрашиваешь? Сам знать должен.
Голова! Помню все какими-то кусками! Но делать нечего, и я снова уставился за борт, где начал разглядывать идиллические картины деревенской жизни. Однодворцы жили богато, не чета смердам. Тут многие и батраков имеют из дальней родни. Да и как не иметь, если хутор от веку неделимым считается. Вот и приходится младшим сыновьям либо спину гнуть на родню, либо в войско идти, либо к артели смердов приписываться. Мест в гвардейских легионах на всех не хватает, а служба на Лимесе даже хуже крестьянского тягла. Смердов хоть не убивают почем зря. Нам плыть до Будапешта. Тут рукой подать. А вот за ним начинается дорога к Торуньскому перевалу, за которым славный град Галич, взятый на копье болгарами, и дорога на Киев и Танаис, город в устье Дона. Оттуда путь идет на Итиль, что в дельте Волги, а за ним — Каспий и Персия. Этот путь для империи закрыт, и она несет немалые убытки, пока князь Новгорода Ильменского складывает серебро в сундуки. Он-то как раз от этого выиграл. Весь поток товаров через него
