Александр Мазин - Княжья русь
— Твоя воля, княже. — Видно было, что Путяте неприятно говорить о том, как унизили жреца его бога, но он смирил гордыню. — Нашли его утром твои отроки, что пришли к Перуну обряд братания свершить. Лежал он у ног Перуна, и в уши его были вдеты стальные кольца, а сквозь кольца эти была протянута цепь, что обвивала ноги Перуна. Так он и лежал, истомленный ранами и жаждой, пока не подоспел я и не освободил его.
— А были ли на нем знаки, указывающие, что содеяно это христианами? — спросил Владимир.
— Знаков не было, — неохотно признал Путята. — Только кто, кроме христиан, на такое способен? Некому больше. Безжалостно покарать их следует, пока боги не прогневались.
— Может быть, — не стал спорить Владимир. — А давай-ка Путята, у воеводы Сигурда спросим, что он об этом думает. Что скажешь, ярд?
— Вряд ли это христиане, — прогудел нурман. — Слыхал я, у них в обычае жертву гвоздями к древу приколачивать, а не на цепь сажать.
— Видишь, Путята, все не так просто, как ты думаешь! — рассудительным тоном произнес великий князь. — Сигурд — мудрый человек, да и защищать христиан ему ни к чему. А если это не христиане содеяли?
— Да некому больше! — в сердцах закричал Путята.
— Ты голос-то придержи! — вмешался доселе молчавший Добрыня. — Не на торгу, чай, — в хоромах княжьих!
Путята зыркнул на Добрыню и прикусил язык. И обиделся. Вот уж от кого не ожидал. Добрыня — полянин. Его род издревле Сварогу да Дажьбогу молился.
— Ты губы-то не криви, — строго сказал Добрыня. — Князь тебя воеводой сделал, так и мыслить должен как воевода, а не как отрок сердитый. Накажем христиан без доказательств должных — не только христиан, но и богов обидим. Надо тех, кто кощунство сотворил, найти. Найдешь, воевода?
— Да как их искать? — мрачно буркнул Путята. — Сам сварг ничего не помнит: говорит, пьян был. Его прямо из постели украли, где он с девкой тешился.
— Может, девка что помнит? — спросил Добрыня.
— Ничего она не помнит, — махнул рукой Путята. — Да что тут помнить! Я и без того знаю, кто это был.
— Вот как? — прищурился Владимир. — И кто же?
— Боярин Серегей! — выпалил Путята. — Некому более. Иль сыновья его. Иль люди их. Взять их да и спросить строго!
— Интер-ресное предложение… — протянул Владимир недобро усмехаясь. — И кто ж спрашивать будет? Ты?
— Да хоть бы и я! — запальчиво бросил Путята. — Или вот он! (Кивок в сторону Сигурда.) Нурманы спрашивать умеют!
Сигурд шагнул к Путяте. Уставился пристально.
— Что смотришь? — не выдержал Путята.
— А вот вижу, что оба глаза у тебя на месте, — прогудел нурман. — А мудр, будто Один. Всё знаешь, всё ведаешь. — И, обернувшись к Владимиру, по-нурмански: — Экий шустрый хёвдинг! Сам на поединок идти не хочет. Хочет, чтоб я за него дрался.
Путята нурманскую речь разумел плохо, однако ж слово «хольмганг» было ему знакомо — и он занервничал.
— Он не о поединке говорит, — тоже по-нурмански ответил Владимир. — Хочет, чтоб ты воеводу Серегея и сыновей его к столбам привязал и спросил огнем и железом, не они ли над сваргом поиздевались.
— Тогда он не хёвдинг, а дурак, — заявил Сигурд. — Ты его гони, конунг, или научи Закону, пока он себя и тебя не опозорил.
Путята затравленно глядел то на Владимира, то на Сигурда, не понимая, о чем речь, но чувствуя недоброе.
Тяжелая шуйца Добрыни легла на Путятино плечо.
— Не бойся, воевода, — успокоительно пробасил дядька великого князя. — Никто тебе худого не желает. Но слова такие, что ты сейчас сказал, попусту не говорят. Повтори их при воеводе Артёме Серегеиче — и придется тебе выйти с ним на перекресток.
— И выйду! — твердо заявил Путята. — Со мной — Сварог и сила его! Одолею христианина!
— Христианина? — Добрыня усмехнулся в бороду. — Разве к ногам Христа был прикован твой пьяница-сварг? Подумай хорошенько, Путята?
Путята глянул на Владимира. Владимир тоже усмехался.
Перун, Грозный варяжский бог! Великий князь — отец его был варягом. И дед. Они служат Перуну — стоят над такими, как Путята. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб понять, чей бог сильнее.
И тогда Путята рискнул выложить свои самый главный довод:
— Воевода Артём грозил сваргу.
— Вот как? — Владимир сразу стал серьезным. — Когда? Кто видел?
— Никто не видел, — буркнул Путята. — Артём ночью, по-воровски, проник на капище, прокрался в камору сварга и грозил ему ножом. Обещал уд отрезать, если покусится на его брата.
— Значит, никто, кроме жреца, его не видел? — уточнил князь.
— Никто. Но сварг не соврал, — убежденно произнес Путята. — Он и говорить-то не хотел. Боялся. Так, по пьяни выболтал. И собачек в ту ночь кто-то убил. Артём это, больше некому.
— Тогда мой воевода — не только воин отменный, но и змей летучий, — заметил Владимир. — На огненных крыльях с уличских земель прилетел, сварга твоего унизил — и обратно умчался. А скажи: девку ту он случаем не уестествил? Змеи, я слыхал, насчет этого дела… Хотя нет. Они девиц любят, а у сварговой девки небось дырка шире, чем у некоторых — рот.
— Не насмехайся, княже, — мрачно произнес Путята.- Ты обещал защищать и славить наших богов. Если ты слову своему не верен, кто будет верен тебе самому?
Это были злые слова, но Владимир, вопреки ожиданиям Добрыни, не осерчал. Ответил спокойно:
— Ты неправ, Путята. Богов я чту. Капища строю, дары приношу щедрые. Но и от богов я тоже помощи жду. Так по справедливости. А те боги, а паче того — слуги их, что вместо поддержки станут разор руси моей нести на снисхождение княжье пусть даже не надеются. А теперь иди от меня, Путята, и постарайся, чтоб новый сварг услышал эти слова.
Когда обиженный, но приструненный Путята покинуд светлицу, Владимир сказал удовлетворенно:
— Пусть знают! Как я — старший над всеми на своей земле, так бог мой Перун — старший над всеми богами!
— Неужели ты сам велел унизить этого жреца? — удивился Сигурд.
Владимир отрицательно покачал головой.
— Это хорошо, — одобрил нурман. — Не дело это для смертного — богов сердить. Даже слабый бог сильнее самого сильного человека.
— Это у вас так, — подал голос Добрыня. — А у нас богов много. Иных и наказать можно, если требуется. Сам подумай: кабы не мы, кто бы тогда им губы кровью мазал?
Главаседьмая
Дорога от Смоленска на Полоцк
ПРАВО И СИЛА
Впереди, пробившись сквозь волглую морось, мелькнул желтый огонек.
— Ну слава Богу! — воскликнул Славка. — Я ж говорил тебе, Антифка: до ночи доберемся. Переночуем в тепле, горячего поедим!
— Так ночь уже, — проворчал Антиф, но с явным облегчением.
Ночевать под мокрым кустом и ему не улыбалось.
Лошади, почуяв близость жилья, тоже оживились. Бодрее зачавкали копытами по раскисшей дороге.
Вскоре всадники подъехали к невысокому (не от воров, от лихих людей) частоколу, прохлюпали немного вдоль черной стены (дорога здесь изгибалась петлей) и оказались у ворот.
Славка забарабанил по ним древком копья.
— Кого леший привел? — спустя некоторое время сипло поинтересовались с той стороны.
— Я те дам — леший! — рявкнул Славка. — А ну открывай, пока я не осерчал!
Всхлипнул засов, створка ворот со скрипом отодвинулась, и всадники въехали внутрь.
За частоколом обнаружился обширный двор, длинный дом в два этажа с башенкой и еще с пяток строений, тесно прижавшихся друг к другу. Зимы здесь — не то что в Киеве. Тепло приходится беречь. Смерды победнее и вовсе со свиньями под одной крышей обитали.
Закрытые слюдой окошки тускло светились. Особенно ярко — то, что на башенке. Его свет и заметил Славка с дороги.
Дворовые кобели с яростным лаем кинулись к всадникам. Славкин Ворон, шедший в поводу, хватанул одного за шкирку, а другому наподдал копытом. Псы брехать не перестали, но уже — с почтительных пяти шагов.
Из конюшни раздалось ответное ржание. Гостей на постоялом дворе нынче хватало.
Во дворе стоял десяток возов.
— Как бы нам на полу ночевать не пришлось, — заметил Антиф, спешиваясь и снимая с коня переметные сумы.
— Кому? Нам? Не смеши меня! Эй, хозяин, встречай! — рыкнул он и спрыгнул прямо на крыльцо.
Дверь распахнулась.
Жалобный девичий взвизг приветствовал путников.
Славка потянулся было к сабле (вдруг — тати?), но сразу уронил руку. Опасности не было. Внутри было чадно и светло. Горели факелы и огонь в большом очаге. Вкусный запах жареного мяса и свежего хлеба смешивался с привычным духом мокрой кожи и конского пота.
За четырьмя длинными столами выпивали и закусывали человек тридцать. Большинство, судя по одежде, купцы и их челядь. Эти сидели тесно. А вот за ближайшим к очагу столом просторно расположились четверо воев, судя по зброе — не из последних.
Один из них сграбастал местную девку, усадил на колени и развлекался: одной рукой мял девкину грудь, другой шарил под подолом. Эта-то девка и визжала. Обычное, в общем, дело для холопки-подавальщицы. Такие редко отказывают воинам. Для того их и держат, чтоб знатных гостей услаждать.
