Александр Мазин - Княжья русь
— Коней расседлать, обтереть, накормить овсом, кладь — сюда принести, — велел Славка угодливо склонившемуся (разглядел-таки смерд под мокрым плащом дорогую бронь) хозяину, а сам двинулся к тому столу, где расположились воины.
Скинув плащ, Славка уселся на скамью, снял шлем, поставил его перед собой на стол, стянул вязаный сухой подшлемник, откинул назад варяжскую косицу, пригладил отросшую щетинку на голове…
Четверо воев прекратили есть и уставились на Славку. Сластолюбивый перестал мять девку, и сама девка притихла, с надеждой уставилась на Славку. Личико ее, вполне симпатичное, было мокрехонько от слез, задравшийся подол обнажал славные белые ножки в бисерных черевиках. Раз в обувке, значит, не простая холопка. Может, дочка хозяйская?
Как вновь прибывшему, Славке полагалось поздороваться первому. Кабы не девка, он бы так и сделал. Но заплаканные глазки пробудили в Славке вполне объяснимую неприязнь к четверке воев. Не любил Славка тех, кто мучит для забавы. Коли дело требует — тогда другое дело. А для забавы терзать слабых — это подлость. Так его батя учил. И еще учил, что подлого следует проучить. Хотя если тот — в своем праве… Вот хозяин здешний помалкивает… Хотя что он может сделать против четверки воев? Посаднику полоцкому пожаловаться? Так посадник княжий далеко. А сам князь — еще дальше.
Хотя не так уж и далеко. Вот Славка — здесь. А Славка и есть — рука князя. Карающая, если понадобится…
Вычленив из четверых главного: плечистого усатого мужа, стриженного «под горшок», Славка уставился на него и весьма грубо поинтересовался:
— Чьих будешь?
— А кто ты таков, чтоб спрашивать? — Выговор усатого похож на булгарский, но не булгарский. Этакое змеиное пришипывание.
Девка, улучив миг, вывернулась из рук сластолюбивого и кинулась прочь.
Сластолюбивый дернулся было, но, повинуясь знаку усатого, остался на месте.
— Что угодно славному господину? — Хозяин постоялого двора, почуяв нехорошее, поспешил вмешаться. — Есть добрая ушица с глухарем, оленинка печеная, пироги с рыбкой…
— Неси всё, — разрешил Славка. — Вино есть?
— Нету! — Хозяин огорченно развел руками. — Пивко есть. Свежайшее, только сваренное. Медовуха, сбитень…
— Давай пиво. И комнату нам приготовь. Лучшую. Какая у тебя лучшая?
На усатого он больше не глядел. И ответом его не удостоил.
Хозяин замялся… Думал, не соврать ли? Но потом все же признался:
— Лучшая занята, благородный господин. Но есть другая, тоже очень хорошая. Я попрошу тех людей (кивок в сторону купеческой компании) освободить одну.
— Мне не нужна «тоже хорошая», — строго сказал Славка. — Мне нужна лучшая. На вот, — он бросил на стол монету — свеженький, только что отчеканенный золотой с профилем князя Владимира. — Этого хватит.
— Щедро, — недобро щурясь, процедил усатый чужеземец, глядя на вертящуюся монету.
Он был прав. За такие деньги Славка мог занять весь трактир седмицы на три и пировать целой сотней.
— Щедро, но все-таки слишком мало. Будешь спать, где положат, богатенький рус.
— А ты не лез бы в чужой разговор, бедненький незнаю-как-тебя-зовут! — посоветовал Славка. — А то как бы тебе самому прежде времени не лечь. Да не на перину, а куда пожестче.
Чужеземец осклабился, встопорщив усы.
— За такие слова отвечать надобно, — сообщил он, для наглядности предложения погладив рукоять сабли, с которой не расстался и за трапезой.
Не то чтобы Славке уж очень хотелось драться. С большим удовольствием он сейчас перекусил бы, выпил и завалился в постель. Но отказываться от вызова — стыдно.
А ты не из трусливых, — похвалил Славка. — Не всякий пес посмеет на варяга хвост напружить. Не всякий, только совсем глупый. Так что быть тебе, пес, бесхвостым.
Надо отдать должное четверке иноземцев: отреагировали они мгновенно.
Не успела грохнуть об пол опрокинутая скамья, а все четверо уже были на ногах с оружием наголо. Но и Славка тоже не спал: его сабля смотрела в рот усатому. Малое движение — и станет усатый одноусым. При этом Славка даже встать не потрудился. И то: пристало ли сотнику киевского князя суетиться?
Если иноземцы и хотели наброситься на Славку все разом, то воплотить это желание им помешали. Стрела с хрустом вонзилась в стол, расщепив толстую доску.
Пока шел разговор, предусмотрительный Антиф успел расчехлить лук и набросить тетиву.
Вторая стрела лежала на кибити. Черный граненый наконечник глядел в грудь усатого. Промахнуться, как и увернуться, на таком расстоянии невозможно. На усатом был пластинчатый доспех, но нет такой брони, что остановит стрелу, выпущенную из доброго степного лука с расстояния в девять шагов.
Народ, трапезничавший в зале, разделился на две неравные части. Большинство постаралось убраться подальше, но шестеро торговых людей с ближнего стола похватали сложенную у стены воинскую снасть и встали на сторону Славки.
— Не боись, поддержим, — негромко произнес старший, бородатый кривич. — Поучим наглых лехитов.
«Значит, вот кто они, — понял Славка. — Лехиты. Люди князя Мешко[7]. Того, что воевал с лютичами. Какого лешего им надо здесь, на полоцкой земле?»
— Пан Кошта! Что здесь происходит?
Сказано было по-латыни и голосом столь властным, что Славка очень удивился, когда увидел говорившего. Держась за резное перильце, сверху спускался черный монах.
— Наглый язычник желает занять наши комнаты, — тоже по-латыни (на очень скверной латыни), не поворачивая головы, процедил усатый. — Дозвольте мне его проучить, ваше преподобие!
— Как бы он тебя не проучил, — сурово произнес монах, недобрым взглядом смерив Славку, изготовившегося к выстрелу, Антифа и вооружившихся купцов. И, ломая правильную речь чуждым выговором, обратился уже прямо к Славке:
— Кто ты есть, человек, что смеет грозить послу? Твой князь тебя строго накажет!
— Я так не думаю. — Славка махнул саблей. Усатый Кошта качнулся назад, но парировать не стал. И правильно. Выпад был нацелен не на него. Кончик сабли подхватил с лехитского блюда кус жареного мяса. Славка поймал его левой рукой, откусил, прожевал не спеша, выдержал паузу, с удовольствием пронаблюдав, как стекает по лбу напряженного Кошты капелька пота…
— Я думаю, — произнес Славка неторопливо — на тоже весьма скверной, но вполне понятной латыни, — что человека, который назвал меня язычником, можно простить. — И, уже на родном словенском: — Ведь он сделал это по неведению. А вот того, кто угрожал оружием сотнику великого князя киевского, — Славка вновь сделал паузу, — следует наказать. И наказать примерно. Однако я склонен простить и эту обиду, если невежда склонит колено, повинится и немедленно уберется из этого дома.
— Песья кровь! — взревел усатый. — Я порежу тебя на куски!
— Банг! — Стрела, посланная Антифом, вышибла саблю из пальцев лехита.
Тот тупо уставился на собственную руку. Потом на кончик новой стрелы, чудесным образом заменившей ту, что выбила саблю.
Купцы обидно загоготали.
Черный монах, проявив необычайное проворство, кинулся вперед, оказавшись между лехитами и русами:
— Мир! Мир! — закричал он, раскинув руки. — Я платить вира за обиду.
— Вот это другое дело! — одобрил Славка, опуская саблю и вытягивая на свет золотую бляху: княжий знак с трезубцем, облекавший сотника правом говорить устами великого князя Владимира. Правда, бляху эту ему вручили для другого дела, но ведь Славка и без нее вел бы себя точно так же.
— Как старший здесь человек великого князя Владимира, а посему облеченный правом суда, я назначаю виру… — Славка сделал многозначительную паузу, — …в добрый ужин для всех нас. — Он махнул рукой, включив в это «нас» не только Антифа, но и взявших его сторону купцов. — А также лучшую постель и еще — половину серебряной марки. Полмарки — князю, остальное — нам.
— Согласен, — быстро сказал монах.
— А я — нет! — Пан Кошта вновь завладел своей саблей. — Я, благородный Кошта из Мышдиц, требую немедленной сатисфакции.
— То есть ты хочешь со мной драться? — уточнил Славка.
— Да! Здесь и сейчас!
— Не возражаю, — кивнул Славка. — Но без долга крови.
— Что? — не понял лехит.
— Если я тебя убью, то виру платить не буду, — пояснил Славка.
— Я сам тебя убью! — крикнул Кошта.
— Коли так, то виру платить не будешь ты.
— Быть по сему! — согласился лехит.
— Пан Кошта! Вы не можете драться! — вмешался монах. — Вы — мой человек! Вы клялись на распятии беречь мою жизнь, как свою!
— Клялся, — согласился лехит. — Однако твоей жизни, патер, ныне ничто не угрожает, а для меня честь дороже жизни! Я буду драться, — добавил Кошта. — Если меня убьют, старшим будешь ты, Яцек. Пойдем во двор, рус! Там просторней.
— Пойдем, — не стал возражать Славка.
Монах только и мог, что перекреститься да последовать за поединщиками.
Снаружи все так же моросил дождь. Ноги скользили по раскисшей земле. Верховые сапоги Славки были не лучшей обувью в такую погоду. Правда, и на лехите была схожая обувка: остроносая, на каблуке.
