Надо – значит надо! - Дмитрий Ромов
Я, разумеется, беру трубку.
— Брагин слушает.
— Сейчас с вами будет говорить генеральный секретарь ЦК КП…
Он не договаривает. Раздаётся шорох, а потом я слышу знакомое кряхтение и скрежетание.
— К-хм… кх… ну… Егор э-э-э… Андреич… к-хм… здравствуй.
— Здравствуйте, Леонид Ильич, — говорю я, и губы мои расплываются в улыбке.
— Что… э-э-э… ты смеёшься?
— Рад очень.
— Почему к-хм?
— Голос бодрый, значит всё благополучно.
— Так ведь… э-э-э… народ попадал к-хм… побился…
— Ну, там, я думаю, никаких серьёзных травм нет. Вы-то целы?
— Да… к-хм… Когда приеду э-э-э… сразу ко мне.
— Так ещё спортивные соревнования не закончились, о которых я говорил. Результатов нет пока.
— Ждать… к-хм… не будем.
Когда мы приезжаем в эмвэдэшный госпиталь, нас уже дожидаются. Подхватывают, тащат на осмотр, делают рентген, обрабатывают рану, накладывают повязку. Уговаривают остаться на ночь в отделении, но Белоконь оказывается совершенно недоговороспособным и, получив все необходимые процедуры, убывает в отель. Рана, к счастью, действительно незначительная. Так что ничего страшного нет. Но могло бы быть. Счастье, что всё закончилось вот так.
На следующий день, я еду на базу и разыскиваю Радько.
— Хочешь поучаствовать? — подмигивая, усмехается он.
— Не. Не очень.
— А то давай разделимся. Правда, нас с тобой двое, а клиентов трое. Азера тоже придётся поломать немножко.
— Ломай меня полностью?
— Ну, сами-то они не предлагают, наоборот, мечтают остаться неполоманными, да только как? Это уж никак невозможно. Никак.
— Ну, пойдём, посмотрим, на Поварёнка.
— Ты давай, иди к нему сам. Я его оставлю на десерт себе. Пойду сначала с его сообщником поговорю, с тем, что был за рулём.
Я прошу дежурного, и он отводит нас в дом тьмы. Не хуже, чем губа в Наушках. Казематы — казематы и есть, нигде в них радости не чувствуется.
— Здравствуйте, Пётр Николаевич, — говорю я, входя в камеру. — Ну, как вы тут устроились? Нет ли, случаем, каких жалоб? Не обижают ли? Достаточно ли еды?
— Егор! — восклицает он. — А я думал, придёшь или нет? Спасибо, что пришёл. Не забываешь старых друзей, это похвально. Это очень хороший поступок. Не возносишься, не гордишься, а приходишь к страждущему невзирая на смрад и отчаяние, царящие здесь. А, кстати, можно ко мне пустить адвоката?
— Адвоката? Серьёзно?
Я усмехаюсь.
— Ах, ну да, да. Здесь же законы не существуют, да?
— Пётр Николаевич, да будет вам комедию-то ломать. Где вы и где закон. Мы же оба знаем, что выйти на свободу вы сможете лишь полностью очистившись, облегчив душу и пройдя через суд и наказание.
— Эх… Там же вышка рисуется. Её невооружённым глазом видно.
— Присаживайтесь, — киваю я на нары, а сам опускаюсь на принесённую с собой табуретку. — Давайте, нужно ведь облегчить свою душу. А то знаете, за мной идёт тот, кто желает причинять боль. Вы с ним знакомы.
Он аккуратно садится на край постели, внимательно глядя на дверь. Боится схлопотать за то, что сидит днём на кровати.
— Э-хе-хе… — вздыхает Кухарь. — Знаком к моему ужасу. Он уже рассказал мне в подробностях, что меня ждёт в ближайшее время. Пожалуйста, не разрешайте ему меня мучить.
— Это легко можно устроить, хотя, Михал Михалыч, безусловно расстроится.
— Вот видите, ему просто нравится меня пытать. Ему это доставляет удовольствие.
— Ну, так вы сделайте, что можете, а там и поглядим, понимаете? Мы ведь тоже сделаем, что сможем.
— Так, — пожимает плечами Поварёнок, — это дело известное, паны бранятся, у холопов чубы трещат.
— Ну, так-то уж сильно не принижайте себя, — смеюсь я. — Холоп-то вы тот ещё.
— Нет, ну, а что, разве я мог отказаться? Это же вопрос жизни и смерти.
— Так и сейчас опять вопрос поднимается в той же самой плоскости. Правда, теперь к нему добавляется вопрос страданий.
— Егор, ну я же был полностью в его власти, и выпустил из клетки он меня исключительно для того, чтобы использовать, как жестокое орудие.
Я внимательно рассматриваю Поварёнка. За прошедшее время он основательно сдал. Осунулся, кожа покрылась морщинами, приобрела землистый оттенок.
— Ладно, — я бросаю взгляд на часы. — Просто болтать мне не слишком интересно. Существуют и другие возможности досуга. Если вам сказать нечего, то и не говорите. Я встаю с табуретки и подхожу к двери.
В это время до нас доносится дикий, полный отчаяния и боли крик.
— Нет-нет, не нужно, — выдыхает Поварёнок. — Ладно. Но чем, в таком случае, ты отличаешься от остальных?
— Мне, собственно, этот вопрос глубоко безразличен, — пожимаю я плечами. — Да и вам он без надобности. Давайте уже займёмся делом. До оставления Лефортово вы уже работали на Злобина?
— Нет, — качает он головой. — Нет, раньше со Злобиным я не имел дел. Никакого сотрудничества. Но тут он спросил, хочу ли я выйти на свободу, и в моём отчаявшемся и потерявшем надежду на спасение сердце забрезжил смутный огонёк.
— И что же нужно было сделать, для того, чтобы выйти на свободу?
— Ну! Он, знаешь ли, не такой простой. Он человек достаточно искушённый, чтобы просто сказать, что ему нужно. Он делает так, будто ты сам приходишь к какой-то важной мысли, а он лишь соглашается с твоими выводами. Очень полезное умение, надо отметить, очень полезное.
— Мы с вами находимся… — говорю я. — Сами посмотрите, где мы находимся, Пётр Николаевич. Взгляните на эту жуткую кровать, на яркую лампу под потолком, на подтёки масляной краски на стенах, на этот пол. Наверняка, тут довольно богатый животный мир. А ещё и тень Радько в резиновых перчатках до локтя блуждает по углам. Он причинит вам лютую боль. Вы же знаете, вы с этим уже сталкивались.
Снова доносится ужасающий крик.
— Да, моё положение незавидно, — соглашается Кухарь, с тревогой глядя на дверь.
— Ну, раз вы это понимаете, не будем больше заниматься цирком. Либо вы говорите, либо я ухожу. А если я ухожу, то вам уже никто не поможет. Вообще никто. Если вы хотите просто потянуть время, если вы хотите повалять дурака.
— Так я же и говорю, сотрудничаю, сообщаю ценную информацию. Зачем вы постоянно напоминаете о моём
