Александр Трубников - Черный Гетман

— Ба! Кого я вижу! Ты ли это, Ольгерд? — Вновь рявкнул, перекрыв шум, кошевой. — А я про тебя на днях как раз вспоминал. Дело-то такое намечается, что каждая добрая сабля дороже золота. Ну, на этом, хлопцы, и закончим, мне с шановным паном потолковать нужно. А завтра, чуть свет, пойдем на Вышгород и дальше через земли Чернобыльского полка…

Застучали, отодвигаясь, лавки. Казаки, гомоня и толкаясь двинули на двор.

Из задымленной и пропахшей потом залы гость и хозяин перешли в соседнюю комнату с накрытым столом. Кошевой, хлебосольным жестом предложил Ольгерду место на выбор, дождался, пока гость усядется, опрокинул за встречу чарку горилки и спросил:

— Так ты как, компанеец, проездом у нас или ко мне по делу?

— По делу, пан Богдан, Ответил Ольгерд. — Письмо от Кочура тебе привез. А также и весть скорбную. Погиб Тарас под Клеменцом, а вместе с ним и вся его сотня.

Кошевой вмиг на десять лет постарел. Стянул с головы серую каракулевую шапку, посерел лицом.

— Слышал я, что наших там татары с поляками положили. Только вот кто выжил, а кто погиб, я не знал. Что расскажешь?

— Все погибли, до единого. Татары, кого не порубали, того взяли в плен. А пленных отдали польскому королю, который приказал их казнить.

— Точно знаешь?

— Сам там был.

— А ты как спасся?

— Не с ними я был, кошевой. Пришел в Клеменец из Крыма, пока разобрался что к чему, было поздно.

Ольгерд не стал вдаваться в подробности и рассказывать, на чьей он воевал стороне. Кошевой Богдан был человеком горячим и запросто мог в сердцах объявить его лазутчиком или предателем.

Молява, сам себе наливая, молча опрокинул в себя подряд две чарки и тяжко вздохнул:

— Добрым казаком был Тарас. Ходить бы ему в полковниках, да видишь дело как повернулось Ну да ладно, что там за письмо?

Ольгерд протянул послание с описанием похорон Золотаренка, найденную в сумке у Кочура. Кошевой отмахнулся от пакета, как от шершня:

— Не обучен я этим премудростям! Читай, хлопче, не джуру же будить в самом деле, пусть перед походом отдохнет.

По мере того, как Ольгерд оглашал рассказ о страшных событиях, произошедших в Корсуне потухшие было глаза кошевого вновь загорались нехорошим огнем.

— Ивана, стало быть извели, — дослушав до конца хищно оскалился Молява. — И не только самого на тот свет отправили, но и память о нем покалечили. Теперь и до брата его, Василя, полковника Черниговского, добраться будет не в пример проще. Сестрицу их, хмелеву женку Пилипиху, чтоб ей черт в аду ворожил, пока не достать, но без братцев она словно лодка без весел, далеко не выгребет, делу нашему не помешает.

— Какому делу, пан Молява? — спросил Ольгерд. — Смотрю, в поход собираетесь…

— Собираемся, друже! Еще и как собираемся, — оживился кошевой. — Тут такое случилось, чего, почитай, со времен Байды сечевики ожидали.

— Чего же?

— Это, конечно, тайна, но ты ведь в наши справы посвящен. Радуйся, козаче! Исполнилось, наконец, древнее пророчество. Объявился, слава Христу, Черный Гетман!

У Ольгерда внутри все упало. Стало быть, Душегубец начал осуществлять свой безумный план. Хотя, глядя на возбужденного, словно гончая, что взяла след, кошевого, Ольгерд вынужден был вновь признать, что затея Дмитрия не так уж и безнадежна. Однако, своих мыслей он опять же предпочел казаку не выдавать и, как мог изобразив удивленное лицо, спросил:

— У кого же нашлась реликвия? У кого-то из нашей старшины?

— Бери выше, хлопче! Объявись Черный Гетман у кого-то из полковников, перегрызли бы они глотки друг другу, сам ведь знаешь, поди, что там, где два казака — там три гетмана. Хочешь верь, хочешь не верь, но она у родного сына Московского царя Дмитрия. Того, самого, с которым деды наши на Москву ходили.

— Это который? — опять прикинулся дураком Ольгерд. — Гришки Отрепьева, Самозванца сын?

— Глупое говоришь, хлопче, за сплетниками старую байку повторяешь. Про Гришку Отрепьева Годуновы придумали, чтобы унизить законного наследника. Дмитрий Первый был родным сыном царя Иоанна. А Дмитрий Дмитриевич, который Черным Гетманом завладел, и есть его сын, то бишь Иоанна родной внук.

— Если он законный претендент на Московский трон, то с чего же не к московитам обратился, а к казакам?

— Потому что желает, чтобы сперва Войско Запорожское под его руку встало. А потом уже собирается, подобно отцу своему, на Москву идти.

— А почему ты так уверен, кошевой, что это не очередной самозванец с подделанной безделушкой?

— Есть доказательства. Царевич Дмитрий взял в плен доброго казака из моей сотни. Тот, видишь ли, с депешей был послан в Конотоп, да в лесу заплутал. Остап, ты его знаешь. Наш будущий гетман отвез его в брянские леса, в свой острог, там реликвию предъявил, рассказал все о себе, дал письмо, собственной рукою начертанное на мое имя и обратно отправил. Клянется Остап, что и пернач тот самый, настоящий, и Дмитрий Дмитриевич самой подлинной царской стати.

— И зачем же он вас зовет?

— Хочет под нашей охраной на сечь пойти, чтобы в гетманы выкликаться. Хмель старых друзей позабыл, себя Золотаренками окружил. Обижаются на него многие. Если черную раду соберем, где не только старшина, но и простые казаки будут слово говорить, то Хмельницкому власти не удержать, а с таким гетманом как Дмитрий мы Московию к ногтю прижмем и вольности свои восстановим. Сейчас ведь все, кто в Переяславе царю-батюшке присягал, локти себе кусают. Романовы мягко стелют, да жестко спать. В киевских и черниговских землях московитские воеводы почитай что всю власть забрали. Сам слышал, что казаки говорят. Суд неправедный творят, вольности наши урезают. словно мы не свободные сечевики, а царские холопы! Вот что, Ольгерд, давай-ка ты с нами. Сам понимаешь, кто в свите нового гетмана на Сечь приедет, тот непременно в его ближний круг войдет.

По мечтательному взгляду кошевого было видно, что тот себе уже примеряет не меньше бунчук наказного гетмана, а то и высокую боярскую шапку из сибирских соболей. Отговаривать его от бессмысленного дела не удалось бы, даже приставив ему ко лбу заряженный пистоль. Однако отвечать резким и необоснованным отказом было опасно, мало ли какие подозрения всколыхнутся в дуще у горячего казака.

— Прости, но не могу я, — ответил Ольгерд. — Тарасу Кочуру обещал о племяннице его позаботиться. Я ему крест целовал, что отсюда прямиком в Лоев поеду. Вот как выполню обещанное — тут уж я весь как есть твой.

— Кочурова племянница? — поднял бровь кошевой. — . Это которую Ольгой кличут?

— Она самая, — кивнул Ольгерд.

— Так ее же в Лоеве нет давно! Прошлым летом она приезжала в Киев, письма от черниговцев мне привезла. В магистратуре бумаги какие-то справила, а потом отсюда прямиком направилась куда-то на Курщину. Я это точно знаю, потому что сам ей подорожную грамоту выписывал и гайдуков эстафетой до Рыльска обеспечивал. Слушай, казак! Ежели она сейчас где-то под Курском, так тебе с нами ехать сам бог велел. Мы, притворясь переселенцами, что за Урал путь держат, до самой Брянщины дойдем и ты с нами. А там, как Дмитрия Дмитриевича примем, можешь себе спокойно дальше поехать. От Карачева до Рыльска два дня пути.

Ольгерд не имел ни малейших сомнений, что Душегубец приготовил для казаков одну из своих ловушек, однако в словах кошевого был определенный резон. Пройти с дружеским обозом большую часть пути это, по большому счету, удача. До логова новоявленного претендента в гетманы Войска Запорожского они доберутся, а дальше уж видно будет… "Видно такая у меня судьба, — стоит только навстречу Ольге пойти, как тут же этот разбойник на пути объявляется" — подумал он, вертя меж пальцев налитую до краев чарку. Прикинул еще раз, поднял чарку в руке и, глядя в глаза Моляве твердо сказал:

— Согласен я, кошевой. Только не обессудь, когда до места дойдем, с вами не останусь, поеду Тарасу обещанное исполнять.

— Только ли Тарасу? — хитро прищурился Молява. — Помнится, ты говорил прошлый раз, что в Лоеве тебе девица гарбуза выставила? Не она ли?

Ольгерд чуть виновато кивнул и развел руками: старого, мол казака, на мякине не проведешь:

— Так и есть, батько.

— Ну что же. Дело, как говорится молодое. девка она ладная, да и ты на вид чистый лыцарь. Дай бог, чтоб сладилось у вас, тогда и Тарасу старому на небесах радость будет. Ну а сейчас пойдем спать. Ночь зимняя длинна, да все равно вставать до рассвета.

Остап привстал на санях, всмотрелся в высокий берег Снежети, по замерзшему руслу которой уже несколько дней двигался казацкий отряд, и указав рукой на высокую растущую наособицу сосну с ярко-красной корой, уверенно заявил:

— Вот, та самая! Отсюда до места вдоль сосняка да по перелескам не более десяти верст.

Едущий на коне Богдан Молява махнул рукой передовому разъезду, чтоб начали искать удобный подъем. Обоз сбавил ход и Ольгерд воспользовался короткой передышкой, чтобы пересесть на вторую свою заводную лошадь. Укрытый теплой попоной гусарский жеребец, непривычный к походной жизни, всхрапнул, требуя от хозяина овсяного оброка. Ольгерд подошел ко вьюкам, зачерпнул из мешка длинных колючих зерен и сунул руку ковшом под морду коню. Жеребец вновь недовольно всхрапнул, но угощение принял с благодарностью.