Александр Трубников - Черный Гетман
Ольгерд встал, перебросил через плечо повешенную рядом на сук портупею, привычным движением проверил, на правильном ли месте сабельный эфес.
— Кто куда. Измаил!
Хоть на лице у египтянина и не дрогнул ни один мускул, было видно, что такого ответа он не ждал.
— А как же наш уговор? — произнес он после продолжительной паузы.
— Нашему уговору пришел конец. О чем мы в Кирилловской церкви друг другу клялись? Найти Душегубца и Черный Гетман. Душегубца мы отыскали. Черный Гетман тоже. Что первого не убили, а второй не забрали — на то воля божья. Не нужно было тебе с самого начала меня с собой брать. Проклятье лежит на моем роду.
Египтянин пожал плечами.
— По букве договора ты прав. Как знаешь. Куда подашься теперь?
— Сперва в Лоев. Выясню там, где Ольга и поеду за ней. Ты со мной, Сарабун?
Лекарь давно позабыв про шкварчащее в костре сало, стоял потупив глаза.
— Что не так? — спросил его Ольгерд.
— Ты уж прости, господин, — протянул Сарабун неуверенным голосом принявшего окончательно решение, но вместе с тем робеющего человека, — но не поеду я дальше с тобой. И не в тебе тут дело, за тобой-то я, как за каменной стеной. Просто в последнее время я начал превращаться из медикуса в какого-то могильщика. Ну кобзарь покойный, это еще можно понять. А потом наши кондотьеры из Кафы, мой благодетель Пан Тарас, казненные казаки. И, наконец эта девушка, Фатима. Устал я, господин Ольгерд, от эдаких пертурбаций. Отпусти ты меня учиться, мое дело людей исцелять.
Ольгерд, ни слова не говоря, кивнул и пошел собирать коней.
— Что с золотом делать думаешь? — окликнул его Измаил.
— А что оно разве мое?
— Ты первым в подземелье проник, стало быть твое. Тебе и решать.
— Что тут решать? Выдай Сарабуну столько, чтоб на жизнь да учебу хватило. Себе я возьму лишь на то, чтобы Ольгов свой выкупить. Остальное ты забирай. Ты ведь, я так понимаю, от цели своей не отступишься.
— Не могу, — серьезно ответил египтянин и, отбросив крышку бочонка, стал раскладывать дублоны на три неравные кучи.
Собравшись, Ольгерд крепко прижал к груди плачущего навзрыд Сарабуна. Подержал за плечи Измаила, глядя ему в глаза. Египтянин из последних сил старался выглядеть невозмутимым, но видно было, что и ему расставание с компаньоном дается отнюдь нелегко.
Ольгерд вскочил на коня и, не оглядываясь, поскакал навстречу пламенеющему небу по сказочно красивой лесной дороге. Кони пробивались через свежевыпавший тонкий снег, и за ними тянулась густая цепь черных налитых влагой следов.
Званый пир
Киевская зима, не морозная и недлинная, доживала свои последние дни. Снег еще не сдавался, но на крутых городских узвозах то здесь то там пробивалось наружу веселое журчание — преддверием грядущего половодья пробивали путь сквозь серый слежавшийся снег с холмов говорливые ручейки. Яркое солнышко, забравшись на самую середину густого лазурного неба, золотила верхушки Святой Софии, и ее шлемы-купола сияли так, что у проезжих-прохожих, что осеняли себя крестным знамением, не оставалось ни малейших сомнений в том, что краше Матери Городов Русских нет и не будет мест в православном мире.
Вволю налюбовавшись на древний храм, Ольгерд пустил коня шагом и тот, выстукивая брызги из-под белой раскисшей каши, двинул в сторону Лядских ворот, выводящих путников на Козье болото, мимо которого лежал путь к суетливым подольским улицам и майданам.
У ворот несла службу стрелецкая стража. Ольгерд скосился на вьючного коня: не торчат ли предательски из рогожного свертка треклятые гусарские крылья, королевский подарок. Вещь, что и говорить, дорогая, красивая, но разгляди гусарское украшение хоть один из двух двух тысяч расквартированных в городе стрельцов, состоящих под рукой московитского воеводы, и объясняться в том, как они попали к наемнику — литвину, придется не иначе как в здешнем подобии разбойного приказа, вися на дыбе и отвечая на подковыристые вопросы дознатчика. Невзирая на мир, заключенный меж русским царем и королем Польши, на киевщине "клятых ляхов" не жаловали больше чем неспокойных казаков.
По лежащим в планшете справленным в Вильно бумагам выходило что он литовский шляхтич, присягнувший царю Алексею Михайловичу, который направляется в свой мозырьский маеток, а в Киев заехал лишь для того, чтобы справить в здешней магистратуре бумаги на наследство дальней родни. На самом деле Ольгерд выбрал кружной путь из Вильно в Лоев лишь для того, чтобы встретиться здесь с куреневским сотником Богданом Молявой. Нужно было отдать все накопившиеся за время странствий долги.
Ольгерд проделал больше половины пути по опасному скользкому и мокрому спуску, когда увидел что с Киселевской горы ему навстречу движется конно-пеший отряд человек из пятидесяти на глаз. В то, что вооруженные люди, едущие из резиденции воеводы, представляют угрозу для одинокого путника, Ольгерд не верил, однако, по въевшейся в кровь привычке быстро оценил кто и что.
Отряд был странный: не стрельцы, не рейтары и не казаки, а так, с бору по сосенке. Пятеро или шестеро тяжелых всадников, пешие стрельцы, вооруженные тяжелыми пищалями, легкие конники с пиками и несколько шведских кирасиров. На повозках, движущихся в середине колонны, горбились под рогожей припасы и, горбясь, сидели пленные.
Несмотря на то что отряд шел в походном ордере, выглядел он так, будто сей же момент собирался вступить в бой с регулярной армией. Пеструю процессию возглавлял крепкий воин на боевом коне, лишь немногим уступавшем тому, который Ольгерд получил в подарок от королевских гусар. Торс предводителя защищало от пуль посеребренное зерцало с латными наручами и кольчужной юбкой до колен, а голову его венчал островерхий шлем с защищающей шею и плечи пластинчатой бармицей, какие носит боярская дружина. Если добавить к этому свисающий с пояса мощный клевец, способный в ближнем бою пробить доспех, который не возьмет и мушкетная пуля, два пистоля и карабин, судя по замку, явно голландской работы, то не оставалось ни малейших сомнений, что их обладатель способен в одиночку справиться с десятком — другим противников послабее. Однако столь грозный вид, по мнению Ольгерда, предназначен не столько для немедленного боя, сколько для впечатления на подольских девиц.
Отряд приблизился и Ольгерд остановился, уступая дорогу. Он еще раз, повнимательнее поглядел в лицо командиру и рассмеялся. Несомненно, это был старый знакомец, Шпилер. Старый приятель тоже его узнал. Махнул рукой своим бойцам, чтобы продолжали движение, сам же подъехал к Ольгерду. Они спешились и обнялись.
С тех пор как они расстались здесь же, в Киеве, бывший собрат по плену изрядно возмужал, однако не утерял свой юношеский задор.
— Я смотрю, ты в важные птицы выбился, — сказал Ольгерд, с уважением рассматривая дорогой доспех приятеля.
— Что есть, то есть, — не скрывая гордости, ответил тот. — Вначале служил порученцем у киевского воеводы, потом в походе на Вильно участвовал, Ригу осаждал. После того, как царь Алексей Михайлович в Москву возвратился, я взял капитанский патент и на Полесье разбойников ловил, их там после войны немеряно развелось. После того как присягнул государю московскому, за службу получил деревеньку под Полтавой, из бывших владений Вишневецких. Сейчас по приказу воеводы отправляюсь в Субботов, с особым поручением к гетману Хмельницкому. Новый поход намечается, глядишь и замком себе разживусь. А ты, брат, какими ветрами? Слышал я, что на сечь отправился?
— Правильно слышал. Был я и на сечи, и в Крыму. Мотался от южного моря до северного. Деревеньку, правда, за службу не раздобыл…
— За чем же гонялся?
— За детскими страхами да да приведениями из страховитых сказок, — вздохнув, хмуро ответил Ольгерд.
— И как, нашел, что искал?
— Искал одно, нашел другое. Только вот верных друзей по пути растерял.
Шпилер нарочито убедительно кивнул, всем видом своим пытаясь показать, будто понял, о чем идет речь. Однако, судя по выражению глаз, новоявленный московитский помещик скорее всего решил, что его давний приятель просто блажит. Выдержав небольшую паузу он спросил:
— Куда сейчас?
— Заеду к казакам на Куреневку, а потом в Лоев отправлюсь. Остались там кой-какие дела.
— Понятно, — протянул Шпилер, из тона, которым это было сказано опять же явствовало, что ничего ему, как раз понятно и не было.
Последняя телега обоза поравнялась с приятелями. Ольгерд окинул взглядом сидящих на ней пленных и обомлел. В хмуром нечесаном варнаке, кутающемся в разорванный по шву грязный кунтуш с лезущим на глаза заячьем треухом он признал своего бывшего хорунжего Друцкого-Соколинского, который переметнулся к московитам в Смоленске.
— Под Оршей взяли, — перехватив ольгердов взгляд, пояснил Шпилер. — Он там вместе с дружками начал по селам бесчинствовать, с крестьян "шляхетские подати" собирать. Вот мы их выследили и побили. Кстати, в той самой деревне, где с тобой познакомились.