Ольга Денисова - Мать сыра земля
— У тебя нет таких денег, — выговорил Моргот. Мне показалось, ему было очень трудно сказать это не заикаясь. — У тебя скоро вообще не будет денег, только долги.
Он продолжал стоять и смотреть на Кошева сверху вниз.
— Вот об этом я и пришел с тобой поговорить! — радостно воскликнул Кошев. — Именно о моих деньгах, Громин! И если ты обвел вокруг пальца солдафонов из военной полиции, то мне полоскать мозги бесполезно. Я-то знаю, откуда мой папаша взял блокнот.
Тут Моргот широко и радостно улыбнулся — улыбкой, сквозь которую проглядывал оскал:
— Только денег-то тебе это не вернет, Кошев! Тю-тю, поздняк метаться! Или ты хочешь заработать на новую бочку варенья? Так за это варенья не дают, тридцать серебреников — твой потолок в этом начинании.
— Ну, Громин, если я не верну денег, у меня останется удовлетворение от того, что ты все же раскаялся в своих поступках. А раскаянья я пока не чувствую. Опять же: его пример — другим наука.
— Раскаянье, Кошев, — штука добровольная.
— А ты раскаешься добровольно и искренне. Разве ты не искренне каялся в военной полиции?
Моргот щелкнул зажигалкой, но у него дрогнули руки, и огонек погас. Он не боялся, я могу поклясться. Он нервничал, злился, ненавидел, но не боялся. Кошев бил его в самые больные места и в ту минуту, когда у Моргота не осталось возможности защититься.
Кошев же неожиданно повернулся в нашу сторону.
— Дети! Сейчас я расскажу вам сказку про вашего доброго папочку, — он скосил глаза на Моргота. — Громин, они тебя зовут папочкой?
Бублик сжал кулаки и раскрыл рот, но Моргот его опередил:
— Цыц! Молчать всем и не двигаться!
— Ух как ты с ними строго… — покачал головой Кошев. — Не иначе, в авторитете. Так вот, дети, папочка ваш пару недель назад целовал ботинки злобным миротворцам и вываливал все секреты, которые знал, только чтоб ему больше не делали больно. Я не преувеличу, если скажу, что от страха он горько плакал и писался. Говорят, от его визга у миротворцев закладывало уши; я думаю, это была его месть иноземным захватчикам за поруганное отечество.
Конечно, мы ему не верили, отлично понимая, что он хочет вывести Моргота из себя, побольней его обидеть. Но слушать это было невыносимо, у меня сами собой сжались кулаки, я готов был кинуться на этого лощеного урода и разорвать на клочки. Тогда я не стал себе признаваться в том, что в этих словах присутствовала доля правды, которую я уже знал; я с легкостью откинул свои собственные размышления на тему слабости и предательства Моргота. Более того, этот хлыщ развеял мои сомнения: я словно назло ему решил, что он врет от первого до последнего слова.
Кошева же лишь раззадоривали наши злые лица и сжатые кулаки, и он продолжал:
— Но добиться того, чтобы у миротворцев лопнули барабанные перепонки, папочка так и не сумел. Что поделаешь, человек слаб, и один в поле не воин. Я хочу предоставить ему возможность попробовать еще раз. Мы ведь тоже враги коммунистического отечества, правда, Громин?
— Вы мародеры. Вы до врагов не доросли, — глухо и как-то устало ответил Моргот. Он был очень бледен и почти не дышал.
— Что-то вяло ты реагируешь. Я все жду, когда ты наконец бросишься на меня с кулаками, а ты все стоишь и мямлишь чего-то. Или ты упадешь на колени и попросишь пощады? Это тоже вариант. Я все жду, когда ты сделаешь хоть что-нибудь!
— Все, что я могу сделать, это попытаться дать тебе по зубам. Но, боюсь, моя попытка обречена на провал.
— Зато ты будешь выглядеть героем хотя бы некоторое время! — широко улыбнулся Кошев. — Сделай хоть что-нибудь, Громин, не стой столбом!
— Ты стесняешься начать первым? Тебе неловко отдавать своим товарищам приказы? — Моргот казался в этот миг неподвижным, расслабленным. Может быть, способность к лицедейству, к смене масок он на время и потерял, но, видимо, талант актера никуда не исчез: его неподвижность распространялась на прошлое, настоящее и будущее, словно он был статуей, которая не шевельнется, которая не может, не должна шевельнуться! — Мне не хочется тебе помогать.
Кошев открыл рот, чтобы ответить, и тут Моргот сделал молниеносный выпад, вышибая из-под него стул. Моргот не отличался силой, но в ловкости и быстроте ему было не отказать. Я до сих пор горжусь этим ударом, будто он принадлежит мне, а не Морготу: Кошев не успел даже взмахнуть руками — прокатился по полу, опрокинул помойное ведро, стоявшее под рукомойником, и сшиб деревянную ножку умывальника, в результате чего эмалированная раковина с грохотом осела ему на голову. По полу поплыли чаинки и картофельные очистки в мутной, мыльной воде.
«Помощники» Кошева, конечно, только этого и ждали, в одну секунду кинувшись на Моргота, но, наверное, этого ждали и мы тоже, с воплями выскочив из кроватей и бросившись в драку. Однако наше вмешательство оказалось на редкость бесславным: я запомнил лишь один очень сильный удар в живот, который отшвырнул меня к стене. Я ударился головой так сильно, что у меня потемнело в глазах. Я не мог дышать и боялся, что я сейчас умру: в темноте, без воздуха, не в силах ни шевельнуться, ни закричать и позвать на помощь. Мне казалось, прошло полчаса, прежде чем перед моими глазами появился свет, а легкие судорожно втянули в себя воздух. У меня бешено кружилась голова, и я ничего не мог разглядеть, только слышал бессвязный шум драки. Когда же картина начала проясняться, я увидел Силю: он скорчившись лежал на полу, скулил и мотал головой, держась за коленку. Вывести из игры Бублика оказалось сложней — его замотали в простыню и ничком бросили на кровать, откуда он пытался и не мог подняться, извиваясь и надеясь освободиться. Первуня не ревел, как обычно, а сидел на полу возле кровати и смотрел перед собой широко открытыми глазами. А Моргот все еще сопротивлялся. Я хотел подняться, как положено герою, и кинуться ему на выручку, но едва пошевелился — все вокруг снова завертелось и к горлу подступила тошнота, даже слюна стала соленой и вязкой. Я не испугался: мне не пришло в голову, что меня тут же снова отшвырнут на эту стенку, как щенка.
Моргота уронили на пол, выкрутив за спину руки, один из «помощников» Кошева сел ему на спину, а другой ударил в лицо ногой. Видимо, удар оказался сильным, потому что Моргот обмяк и больше не дергался. Его подняли с пола и кинули на стул: он не потерял сознания, как мне показалось, но посмотрел вокруг мутным, бессмысленным взглядом, как пьяный. Ему связали руки проводом от чайника, закинув их за спинку стула, а потом плеснули в лицо водой.
— Громин… — елейно протянул Кошев, — ты меня слышишь?
Выглядел он неважно — в мокрых брюках с прилипшей жирной грязью и чаинками. Но, похоже, это его нисколько не смущало.
От воды взгляд Моргота прояснился, но он ничего не ответил. У него была рассечена бровь, и по мокрому лицу бежала быстрая струйка крови, сползая на шею и просачиваясь под воротник.
— Ты, помнится, сетовал, что я не могу дать тебе в зубы, — пропел Кошев. — Так вот, могу. Своей собственной рукой.
Он размахнулся — неловко, как девчонка, — и ударил Моргота по носу, снизу вверх. Моргот не удержал короткого вопля, у него из глаз хлынули слезы, но уже через несколько секунд он встряхнул головой и сказал:
— Кошев, ты настоящий мужчина. Ты это на самом деле можешь. Теперь я в этом убедился, хоть в зубы ты и не попал.
Из носа побежала кровь.
Он не испугался. Я не знаю, о чем он думал в ту минуту, на что надеялся, но он не испугался! Может быть, это из-за нас? Из-за того, что мы смотрели на него и ожидали отваги и непобедимости? Прикройся он маской, и маска бы давно с него слетела. Но, видимо, его собственное лицо было не так просто втоптать в грязь: готовность кидаться в драку, не думая о последствиях, и сумасшедшую гордость, иногда приводившую его на грань безумия. Моргот никогда не анализировал своих чувств, он не умел ими пользоваться и, наверное, не подозревал, что ненависть и страх плохо друг с другом совместимы.
— Теперь, Громин, когда ты это понял, — невозмутимо продолжил Кошев, — сделаем для тебя небольшую паузу. Который из твоих мальчиков самый хорошенький, а? Кого из них ты пользуешь с большим удовольствием? Я в таких вопросах готов доверять тебе целиком и полностью.
Кошев прошел по подвалу, делая вид, что внимательно нас разглядывает. А потом присел на корточки перед Первуней и показал ему козу.
— Вот этот, самый маленький, правда, Громин? Очень аппетитный. Иди ко мне, детка, не бойся.
Я не понимал, о чем говорит этот гад, но мне показалось, что он хочет сделать с Первуней что-то ужасное. Изуродовать его или даже убить. Я слышал про маньяков, которые охотятся на детей: все они делали с детьми какие-то страшные вещи перед тем как убить — резали на кусочки, например. Крик Бублика только подтвердил мои опасения. Первуня же прижался к стенке еще сильней и спрятал руки за спину.
