Благословенный. Книга 6 (СИ) - Виктор Коллингвуд
— Но тут прямо не сказано, что… — начал было секретарь, но патрон вновь перебил его, в гневе швырнув увесистый ног для бумаг на свой красного дерева стол:
— Этого нет на словах, но, Шарль, мы же прекрасно понимаем, что они на самом деле имеют в виду! Мы понимаем, а гражданин Жубер — не поймёт. И надо донести до него эту мысль, невысказанную нашими германскими коллегами прямо, но подразумеваемую. Вы понимаете, Шарль? Подразумеваемую ими!
Арнье кивнул и сел за стол, чтобы начать работу. Он знал, что каждое слово должно быть подобрано с особым вниманием. Перевод должен был сохранить формальную вежливость, но при этом вызвать у консула чувство, будто его лично оскорбили. Это была тонкая игра, и секретарь Талейрана, как никто, был искушен в ней.
Через два часа работа была закончена. Арнье передал переведённое письмо Талейрану, который прочёл его с явным удовольствием. Да, это именно то, что было необходимо: в каждой фразе сквозила то скрытая издёвка: то завуалированный намёк на незаконность произошедшего в Париже переворота, на грабежи и насилия французских солдат в Германии, на скороспелое появление «консула» Жубера, которому едва перевалило за тридцать, и, наконец, самое оскорбительное: насмешка надо военными талантами вспыльчивого генерала. Особенное наслаждение министру доставила фраза: «Как бы вашим войскам не пришлось позорно бежать из Франкфурта, также, как они покинули Ирландию». Это было изысканнейшее оскорбление: все знали, как болезненно Жубер относится к неудаче экспедиции на Зеленый остров, всем и каждому рассказывая, как адвокатишки Директории лишили его и Францию заслуженной победы. Впрочем, и другие фразы письма были ему под стать…
— «Особенно успешно ваши войска истребляют кур в окрестностях Франкфурта». Прекрасно! — произнёс Талейран, откладывая лист в сторону. — Как всегда блестяще, мой дорогой Шарль! Теперь осталось только предоставить это консулу Жуберу!
Письмо было отправлено в Фонтенбло — резиденцию консула — тем же вечером. Бартоломью Жубер, только что вернувшийся с совещания консулата, получил его в свои руки. Несмотря на страшную усталость от непривычной ему кабинетные работы, он распечатав конверт и начал читать. Всё ж таки не каждый день ты получаешь личное послание от главы соседнего большого государства!
С каждой строкой его лицо становилось всё мрачнее; к концу письма его щёки пылали от гнева.
— Как они смеют! — закричал он, обращаясь к пустой комнате. — Они считают, что могут диктовать нам свои условия? Они думают, что Французская республика все это проглотит?
Дверь в залу осторожно приотворилась, адъютант Жюнно осторожно заглянул внутрь, оценивающе впившись глазами в своего патрона. Он-то прекрасно знал его бешеный темперамент, особенно обострившийся после того, как генералу пришлось от понятной и близкой военной службы уйти в политические дрязги, где сам черт ногу сломит.
С одного взгляда офицеру стало понятно: консул вне себя от ярости Он схватил письмо и снова прочёл его, как будто надеясь, что первый раз ошибся. Но нет, слова были такими же оскорбительными. Вильгельм, по сути, обвинял Францию в агрессии и требовал немедленного вывода войск, угрожая «последствиями».
— Сын шлюхи! — заорал Жубер, в бешенстве разорвал бумагу в клочки, швырнул их в ближайшей статуе и стремительно вскочил с кресла, зашагав по зале. Адъютант, увидев выражение его лица, счел за благо ретироваться и подождать развития событий за дверьми.
Сначала военный консул яростно метался по комнате, будто тигр в клетке, отшвыривая ботфортами неудачно подвернувшиеся лионские стулья. Затем, немного угомонившись, генерал подошел к статуе — той самой, в которую он швырнул клочки послания бундеспрезидента Вильгельма. По странному стечению обстоятельств, это оказалась ростовая фигура бога войны Марса — все, как положено, в шлеме, с мечом и львиной шкуре на мускулистом обнаженном торсе. Клочки бумаги покорно лежали у ног грозного воителя. Несмотря на душивший его гнев, Жубер не мог не отметить символизма ситуации.
— Это война, — прошептал консул. — Они сами её хотят! Жюнно! — последнее слово он выкрикнул так, чтобы адъютант смог его услышать из-за тяжелых позолоченных дворцовых дверей.
Офицер немедленно ступил внутрь, и, отдав честь, вытянулся перед дрожавшим от гнева консулом.
— Прежде всего, возьмите это — Жубер мрачно ткнул пальцем в клочки документа — и склейте все вместе. Завтра я представлю эту бумагу Совету Старейшин. Второе — оповестите Совет, что я выступлю перед ним завтра в десять!
— А консул-электор? — осторожно осведомился Жюнно.
Жубер скривился, как от зубной боли. То обстоятельство, что Сийес провел его, как мальчишку, захапав себе много больше власти и полномочий, страшно раздражало самолюбивого генерала.
— Оповестите и его, разумеется.
На следующий день в зале Совета Старейшин царило напряжение. Военный консул Жубер, разодетый как павлин, в пышном, шитом золотом парадном мундире, при сабле и орденах, стремительно вошёл в зал в сопровождении своих адъютантов и быстрым, нервическим шагом взбежал на трибуну. В руках он держал то самое письмо; глаза его горели, а налитый металлом голос звучал громко и чётко, как будто он находился не среди почтенных законодателей, а в своей штаб-квартире.
— Господа! — начал он. — Я получил послание от так называемого бундеспрезидента Северо-Германского союза. И я должен сказать, что это не просто письмо. Это оскорбление. Оскорбление нашей республики, нашей нации, нашей чести, нашего достоинства!
Он зачитал отрывки из письма, акцентируя внимание на самых унизительных моментах; тогда он останавливался и многозначительно окидывал гневным взором волнующийся зал. Члены Совета слушали его с нарастающим возмущением. Кто-то начал стучать кулаком по столу, кто-то кричал: «Позор!» и военный консул распалялся все больше и больше.
— Они считают, что могут диктовать нам свои условия! — продолжал Жубер, переходя уже на крик. — Они считают, что Франция — это слабая, как при Бурбонах, страна, которая будет терпеть их наглость! Но они ошибаются! Мы не позволим им унижать нас! Мы не позволим им угрожать нам!
Зал взорвался аплодисментами. Жубер, видя реакцию, почувствовал, что его гнев находит отклик.
— Я требую объявить войну Северо-Германскому союзу! — заявил он. — Мы покажем им, что Франция — это великая держава, которая не потерпит оскорблений! Мы покажем им, что значит бросать вызов нашей нации!
Его слова были встречены бурными овациями. Совет Старейшин, подогретый его речью, начал обсуждать возможный ход и последствия войны, в необходимости объявления которой никто не сомневался.
Консул Сийес, сидя в отведенном ему почетном курульном кресле, наблюдал за происходящим с едва заметной улыбкой. Происходящее более чем отвечала его планам. «Теперь мой юный коллега отправится заниматься
