За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг
Человек слушал, обхватив колени руками и положив на них лицо, Чию казалось, что он улыбается.
– Все?
Издевается. Чий кивнул.
– Посмотреть пришел, да, понять? А ты уверен, что, когда ты это увидишь, ты что-нибудь поймешь, – он ухмылялся, – ну на, посмотри.
К ногам Чия упала палка, которую он раньше не заметил, плоская, кроме середины и концов, концы были заточены, хотя и неостро, а середина, обработана под то, чтобы ее держать рукой, вокруг одного конца намотана веревочка. – Понял? Ну, давай, рассказывай.
Он, не дожидаясь ответа, забрал ее у Чия из рук.
– Ты сейчас попал сюда как?
– Куда?..
– Сюда, ко мне. Прибежал? А от чего ты бежал. Тоже понял? Холодно стало.
Акцент у него все же был. Только странный. Он немного смягчал согласные, а гласные получались очень хорошо, как будто язык ему родной, только он картавил. У кочевников из Высокой Степи не получалось, даже когда они в совершенстве знали, что говорить, произношение все равно выходило никакое.
– Ну что, страшно было, а? Думал, умрешь, а ведь это ерунда, зачем было бегать. Сразу почему не ушел, когда дуть стало, до последнего, что ли, терпел? Там, по-моему, и ребенок понять должен, когда засквозило, ясно же, ветер холодный, шумит, тогда бы и уходил.
– Не было там никакого ветра, я, когда проснулся…
– Спал, – он засмеялся. – Ты не своим делом занялся. Да, наверное. Тогда умереть и от этого можно, первый был бы. Нет, надо было дома оставаться, картошку копать, чем там у вас еще занимаются. Ты, наверное, думал, что придешь на сопку и тут оно все лежит необычное, на земле прям, и молнии лежат, спят, они ночью летают, трудятся, а днем спят. А на самом деле там знаешь как? Как везде, трава, под травой земля, и все. Что расстроился, слишком просто. А ты-то думал…
– Мы вдвоем же здесь только. Тут надо мной смеяться не будут. Зачем, как с дурачком.
Гордость. Это хорошо, конечно, не дурак. Конечно… Вот это вот, – он указал пальцем в темноту, туда, откуда прибежал Чий, – это ерунда. Бродячие эти области холода. Ты сейчас думаешь, что это страшно, но редко. Или еще ничего не думаешь. Их глупо бояться. Они на самом деле редки, но они деревьям боялся, боялись…страшны. А не людям, – он подумал немного. – Ты не замечал, как они к этому относятся?
– Кто?
– Те, кто живет в Лесу? – он улыбнулся, глядя на молчащего Чия, хлопнул себя пальцами по лбу. – А, точно, точно. Они внимания не обращают. Но тебе это страшно. Деревья треснувшие, тоже непонятно. А умереть тут можно от другого. От того, что бывает гораздо чаще, но ты об этом не знаешь, потому что следов этого не видно. От того, чего страшатся и те, кто тут живет. И ты уже не раз тут сгинуть мог. Я вообще не понимаю, вы же бояться Леса должны, у вас же говорят об этом, вот и надо было бояться. Но шел, да, и не дурак, да?
– Да.
Человек осклабился и отвернулся. Отошел сначала к костру, поправил головни, потом занялся вещами, лежащими вокруг вязанки чего-то, и открытого, наполовину пустого мешка. Что он там делает, точно было не разобрать, контуры немного смазывались, не помогал даже свет от пламени – между ним и костром висела прозрачная белёсая дымка. В небе застреляло звонко и четко, и Чий понял, щелкало и раньше, только по-другому, глухо и, как будто реальный предмет на что-то натыкался, а теперь барьер убрали. Стреляла Громовая, он машинально посмотрел на деревья – отблесков не видно из-за тумана.
Чий ждал, напряженно и с опаской глядя на него, того, что будет дальше, спина возилась у вещей, освещаемая с одной стороны костром. Потом через время он вернулся к Чию, не дойдя пару шагов до того места, где сидел раньше. Он не сел, остался стоять, нож он так и не убрал в ножны.
– Ладно, то, что ты не из Леса, я сразу знал. Ты понимаешь, из-за чего я тебя тут держу? Мне ведь дела нет, как ты сюда попал, зачем… Торг уже завтра начнется, может быть, тебя и отпустить можно, а может, и нельзя. Им же дела не будет, что ты, что… Я ведь тоже не из Леса этого, а они возьмут и узнают, что я здесь до Торга был, тем более тут, тут чужим вообще нельзя ни в Торг, ни до. Ну что, отпустить тебя? – он пристально посмотрел на молчащего Чия. – Отпустил бы, наверное. Ты бы пообещал завтра уйти, я бы поверил. Но я тебя не понимаю, врешь же. Почему, непонятно, но врешь, значит, что скрывать есть. И я не понимаю, что тебя так делать заставляет. Может, тогда тебе и смысла нет верить.
У Чия перехватило дыхание. Он говорил серьезно, ему жалко, но он думает, что, может быть, выбора нет. И понял это Чий, только на последних словах. Из-за этой манеры говорить или из-за произношения обманчивого, мягкого. И сейчас он его переубедит или не переубедит, а может, от него не зависит ничего, что бы Чий ни сказал сейчас, человек подумает, взвесит и поймет, что выбора у него все- таки нет. Говорить, говорить. Что? Он покосился на огромный кривой нож, в смуглой жилистой руке:
Почему вру?
– Ну, а что, нет?
Не то дурак. Захотелось прыгнуть в ноги, начать кататься по земле, говорить, что ничего не скажет. Он пересилил себя и остался сидеть на месте:
Я не скажу ничего.
– Ты не понимаешь, что ли? Мне не надо тут: скажу, не скажу.
– Да не вру я. Правда, мы к Громовой пошли. Меня побили после птиц уже, и я сбежал, я просто говорить до этого не хотел. Мне смысла нет…
– Зачем вы сюда шли? Что тебе Громовая гора? Ты понимаешь, что это нелепо сюда идти, чтобы посмотреть и не понять ничего. Ты не дурак, да? И дойти вы сюда не должны были. И ладно ты сюда смотреть шел, хорошо, а остальные?
– Мы не шли. Уже не шли, мы заблудились на Болоте. Это
