За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг
Странное – жабы гигантские, да об этом слухи ходили еще дома, об этом он тогда размышлял, конечно, не именно о жабах, а о загадочном лесном зверье. А еще? Чию приходилось слышать о том, что где-то на севере существует лес или леса, там кончилась Степь, и говорили, что намного холоднее и бывают большие ручьи, это знали в Деревне, но ближе к ним на юг деревья постепенно кончались, потом их практически не было совсем (это он уже узнал из рассказов караванщиков), долго не было, долго, а потом вот тут рос Лес. Маленький по площади, но с огромными, а значит, древними, деревьями. И не существовало здесь тех особых ручьев. И все это происходило не на влажном севере, а у них. Вместо ручьев с улицу тут, правда, имелось Болото. В разгар лета, когда трава в Степи выгорает и превращается в бурую высохшую солому, когда над раскаленной землей по Степи нельзя идти днем и Болото мелеет, Лес такой же зеленый, как и всегда, а те, кто охотился рядом с Болотом, говорили, что, когда ветер дует с сопок, он влажный, и росы на утро бывают самыми обильными.
В зверей он тогда, может, и верил, но сомневался, не зная, что здесь правда и сколько ее. И, видимо, главной странностью, он полагал климат, или главный обоснованным доказательством странности, а значит, имелись и еще и все эти рассказы о лесовиках, зверях и т. д., могли тоже быть правдой, и существовала еще одна странность, неоспоримая, в которую он верил с самого начала, это, помимо неё, главным был климат, – Громовая гора, куда он шел сейчас, чтобы стать за краем.
Тумана сегодня почему-то не было, и куда-то совсем пропал ветер. Снаружи, наверное, был очень жаркий день, так как он умудрился вспотеть, перелезая через бесконечные обрывы и овраги. В низине он натолкнулся на журчащий поток, не с улицу, но такой он видел впервые, через прозрачную ленту воды пришлось прыгать, разбегаясь. В голову ему пришла мысль, что тут можно искупаться. Жарко было по- прежнему, рубашка липла к спине, лоб и скользкий от жира нос покрывали капельки испарины. Он вернулся, нерешительно стащил штаны и опустил ногу в воду. Ручей, чистый и плавный, только со стороны выглядел заманчиво – Чий почувствовал, как ногу обожгло, от стопы и до колена тек прозрачный жидкий лед. Он тут же выдернул ногу обратно. Помыться не получится, пришлось, морщась от холода, обтереться из ладоней. Он постоял немного рядом, обсыхая, прежде чем снова одеться.
Стало прохладнее и приятнее идти, то ли потому, что охладился, то ли из-за того, что низина, деревья тут росли плотнее и сами были выше. Потом она кончилась, пришлось опять лезть на сопку. Он вдруг подумал о том, что все эти муки его здесь, от каких-то его особых качеств, которых он раньше не замечал. Он ведь никогда не был человеком действия, только думал, в этом Шага был прав, сравнивая его с отцом. Может, поэтому, а может, наоборот – он не человек действия, потому, что этих качеств никогда не имел. Просто в последнее время он стал ловить себя на мысли, что что-то делает не так, и тогда у него появлялось ощущение, что за ним кто-то смотрит со стороны, и он пытается доказать себе словами необходимость сделать именно так, и вроде все верно. Но ощущение не пропадало. Не все так однозначно, он и лучше умел быть подчас, но когда рядом другие. Вот если бы сюда попал Ворот, казалось, он лишился бы многих неприятностей Чия, у него все шло бы по-другому, или Шага. А вот если бы они пришли сюда вместе, то лучше бы стал Чий, он в этом не сомневался, Чий придумал бы что-нибудь ценное, брал расторопностью и серьезностью, и как-нибудь еще и высмеял бы его за какую-то промашку. А сейчас он один, и все получается, как получается. Как это объяснить? Выходит, он умный только рядом с кем-то, то есть лучше; когда один, то не лучше, а, может, хуже.
Он задумался – почему-то подумалось, что все это неспроста, вспомнилось, как Шага доказывал ему, что он такой же, как отец, тогда он всерьез его не принял, и что тут есть какая-то реальная связь, некая, надо только понять. Он принялся вспоминать отца, все то, что он о нем когда-то слышал, потом Кунара – «здесь все твари, он один человеком был», Деревню, потом, как-то также незаметно, перестал искать какую- то там связь, под неторопливую механическую нагрузку, мысли также неторопливо сосредоточились только на самой Деревне.
Он вспоминал, вспоминал мать, брата, почему не пошел Шага, как они подрались накануне выхода, когда шли с Амбара с Ручьевскими, он, Краюха и Шага, и Краюха тогда был еще братом, а не скотиной, вспомнилось детство, куча всяких мелочей, которые обычно не замечаешь и которые, оказывается, он помнил, куча: соседи, ручей, холмик за поворотом на околичную дорогу из выкинутого когда-то мусора, поросшего травой, перебитое ухо братова «Зверя». Он не думал, что знает столько подробностей. Опасности сегодня Чий не заметил, ничего: ни людей, ни зверей, только деревья, один раз он что-то услышал, похоже на тот неритмичный механический треск, как что-то с перерывами пробирается через кусты, какой он слышал поначалу, когда Жаба вздыхала, только слабый, очень далеко, треск повторился несколько раз – Чий замер и прислушался, все пропало и больше не появлялось, а, может, ему вообще показалось.
Перед вечером он все-таки решился. Чтобы себя еще раз убедить, что страшного впереди ничего нет, надо еще раз увидеть Громовую, для этого надо залезть на дерево и посмотреть, и сделать это надо именно сейчас, пока на стволах не запрыгали фиолетовые отблески, она еще без искр, просто лысая и неказистая сопка. Теперь он стоял в низине, тут граничили сразу четыре или пять сопок, Громовая должна быть совсем близко.
Лез он долго, он ожидал, что выйдет долго, но все равно не так. Сначала он нашел, где можно было забраться. Молодое дерево, у которого ветки начинались сразу над землей, упиралось почти стволом в ветку гиганта. Когда он залез туда, то понял, что
