Василий Кононюк - Я меч, я пламя! (Ольга-1)
Видя, что он держит руки сверху и не дергается, Оля опустила руку с пистолетом себе на колени, зачем нервировать товарища и сбивать с мысли.
Старший лейтенант Пашковский Семен Давыдович, смотрел на сидящую перед ним девушку пытаясь избавиться от дурацкого ощущения – все происходящее ему снится. Умом он понимал – все более чем серьезно. За десять лет работы в НКВД он хорошо научился чувствовать опасность. Это чувство сейчас било в набат. Печать и подпись под документом были настоящими, и сотрудница, их предъявившая, была настоящая. Но поведение этой сотрудницы не укладывалось ни в какие рамки. Казалось, перед ним выступает неумелая актриса, играющая роль работника НКВД и только лед ее глаз отрезвлял и заставлял задуматься, зачем ей разыгрывать эту сценку.
– Так как вы себя ведете, товарищ лейтенант, складывается впечатление, что вы и не очень хотите услышать мое согласие.
– Вот, о чем я и говорю. Если бы не этот грубый отпечаток интеллекта, обезобразивший вашу личность, товарищ Пашковский, я бы вас сразу арестовала. Вы не понимаете, насколько для меня это было бы проще и понятней. Шеф ваш сразу в панике, понимая, копают конкретно под него, а вы про него очень много можете рассказать интересного, если вас вдумчиво и неторопливо расспрашивать. Времени у него мало, надо на что-то решаться, через день, другой собрал бы он документы в портфель, взял бы пару самых послушных, доверенных волкодавов, и махнул бы с инспекцией на заставу. А мы тихонько следом, и волкодавы ему бы не помогли. Никто бы не помог… так вот простенько и незамысловато. Но, недаром в народе говорят, "простота хуже воровства". Грязно получится, шуму много, много лишней крови. Начальство ничего не скажет, но запомнит, а там, глядишь, и ты уже не у дел…
Она смотрела сквозь него, не видя, задумавшись о чем-то. Ее глаза потеплели и стали похожи на поверхность горного озера в солнечный день, голубые и искристые. Взглянув на часы, она сказала:
– Две минуты давно прошли. Ваше решение, товарищ Пашковский.
– Я буду с вами сотрудничать, в конце концов, это моя обязанность как сотрудника НКВД, даже если я уверен в том, что вы ошибаетесь. Я пять лет работаю с Генрихом Самойловичем и знаю его лучше других. Он не способен на такой поступок.
– Отлично, – Оля проигнорировала его реплику, – когда вам лучше звонить?
– Я прихожу на работу полвосьмого. Звонить лучше до восьми. Товарищ Люшков, как правило, приходит между восьмью и полдевятого.
– Понятно. Вот фамилии командиров. Подумайте, с кем мне поговорить и расскажите где его найти, – она отодвинула защелку, открыв дверь в приемную.
– Старший лейтенант Савельев, двенадцатый кабинет, направо по коридору. Я сейчас с ним созвонюсь, думаю, он уже на месте. Если нет, вам придется подождать.
– Не страшно. Я буду рада ошибиться в вашем начальнике. Лично попрошу у вас и у него прощения. Иголка с ниткой у вас найдется? – Спрятав шелк, быстро зашив подкладку, забрав свой список и полушубок, она направилась в указанном направлении.
Вернувшийся со столовой Люшков первым делом спросил:
– Где наша гостья?
– У Савельева. Как закончит с ней, придет к вам и все доложит.
– Хорошо. О чем спрашивала?
– Только про командиров. Показала мне список из пяти фамилий. Я о них ничего не знал и отправил ее к Савельеву. Он у нас штабом армии занимается.
Вскоре пришел Савельев, но ничего нового не добавил.
– Типичная столичная стерва. Расспросила про командиров, я ей говорю, давайте встретимся после работы, в кино сходим или в ресторан, может, я еще чего вспомню. А она мне, "извините, у меня на такие глупости времени нет". И ушла.
– Хорошо, можете быть свободны. Товарищ Пашковский, соедините меня с товарищем Мехлисом, он в штабе армии.
– Слушаюсь.
***Вернувшись в штаб армии, Оля, вместо того чтоб разбираться с системой организации связи штаба армии с подразделениями в случае боевой тревоги, выдвижения частей на боевые позиции и в период ведения боевых действий, была вызвана на ковер к начальству.
– Товарищ Захарова, мне звонил товарищ Люшков. Что вы можете сказать по этому вопросу?
– В тринадцать часов я вышла на обед и направилась в местное отделение НКВД. Там пообедала, пообщалась с местными товарищами по интересующему меня вопросу и в тринадцать пятьдесят вернулась обратно, приступив к изучению системы связи штаба армии с воинскими подразделениями.
– О чем вы спрашивали товарищей из НКВД?
– Меня интересовала их характеристика некоторых командиров штаба армии.
– Кто вам это поручал?
– Никто. Это мой личный интерес, к понравившемся мне командирам, который я удовлетворяла во время своего обеденного перерыва. Это было совершенно однозначно сообщено товарищу Люшкову. Не понимаю его мотивов сообщать это вам. Если ко мне нет больше вопросов, разрешите удалиться для выполнения основной работы.
Мехлис задумчиво рассматривал стоящую перед ним молодую девушку и пытался побороть раздражение и злость бурлившие внутри. Весь его немалый жизненный опыт кричал: "Не трогать! Опасно для жизни!", но умом он не мог в это поверить. Чем может быть опасна ему эта писюха, возомнившая что-то из себя только потому, что ей дали задание за ним присматривать. Вела она себя внешне очень прилично, выказывая должное уважение начальнику комиссии. Но никогда не опускала глаза и всегда выигрывала в гляделки, чем бесконечно раздражала Мехлиса привыкшего опускать глаза только перед Сталиным. Все остальные избегали его взгляда, чем он страшно гордился. Эта молодая стерва смотрела на него с легким веселым любопытством, как смотрят дети на пойманного резвого жучка и решают дать ему еще попрыгать или уже раздавить. "Ничего, ничего, приедет Фриновский, посмотрим как ты тогда попрыгаешь, сцучка".
– Идите, пока. Послезавтра приезжает товарищ Фриновский, подготовьте свой отчет, я думаю, он захочет с вами встретиться.
– Это большая честь для меня!
Восторженно воскликнула девица, не особо скрывая иронию, и как показалось Мехлису, с трудом сдерживаясь, чтоб не расхохотаться. Четко развернулась, и, печатая шаг, вышла из комнаты. Сидевшие в комнате командиры с трудом сдерживали каменные мины на лицах, чтоб не расхохотаться. Выскочив из комнаты Мехлис, успокоившись вдруг остановился, как громом пораженный и зло рассмеялся. "Она меня провоцирует! Всю дорогу она меня провоцирует на необдуманную реакцию, ведь формально к ней не придерешься. Работает, чуть ли не сутки напролет. Даже когда к ней приходят в номер в шахматы поиграть, продолжает что-то писать в свои тетрадки, которых у нее полчемодана. К поведению тоже не придерешься. И я, как последний дурак, чуть не попал в ловушку. Видно Сталину на меня нажаловались, и он решил проверить, насколько объективно я действую. Нет, голубушка, твой номер не пройдет. Но когда мы вернемся, тогда посмотрим, кто будет смеяться последним".
Последующая неделя прошла спокойно. Работы было много, состояние организации связи в подразделениях было на уровне средних веков, громким голосом и посыльными. Телефонная связь могла действовать только в мирное время, когда провода висели на столбах, и их не резали диверсанты. В военное время, теоретически, могла быть установлена в сухую погоду. Матерчатое изолирование проводов приводило к тому, что лужи, дождь и слякоть были несовместимы с понятием военной телефонной связи. В войска начали массово поступать новые радиостанции, по крайней мере, Дальневосточная особая армия была уже укомплектована радиосвязью процентов на восемьдесят, на уровне батальона и выше – на все сто. Но толку от этого было немного. Практически все аппараты лежали на складах, не распакованные, все ждали, кто-то приедет, научит, или выдадут приказ, в котором четко объяснят, что делать с этими хреновинами.
Делать было нечего, приходилось собирать офицеров и показывать. Концепция радиосвязи разработанная специалистами для РККА включала в себя радиостанции нескольких типов. Самый массовый образец со сменным кварцевым резонатором, мог быть нескольких модификаций разной выходной мощности и позволял осуществлять голосовую связь на расстояниях до десяти километров. Предназначался, в зависимости от рода войск и мощности аппарата, для связи взвод-рота, рота-батальон, батальон-штаб полка, артиллерийской батареи с корректировщиком, авиации и танков поддержки с соответствующими пехотными частями. Маломощные аппараты использовались для связи экипажей одного подразделения друг с другом, как танков, так и самолетов.
Голосовые радиостанции предназначались для передачи актуальной информации ценность которой терялась в течении часа или раньше. Передача велась: открытым текстом, эзоповым языком, с использованием радистов владеющих редким языком одного из народов СССР. Конкретное решение по голосовой связи принималось командиром полка или батальона в зависимости от наличия нужного контингента.
