Владимир Поселягин - Я - истребитель. Я — истребляю
— Читал. Там начала нет.
— А, тебе вчерашнюю копию дали, понятно. На вот, пока до эфира пять минут, изучи.
Взяв десяток листов, я стал читать предисловие.
— Ну, все понятно. Тут только концепция начала выступления изменилось, а так все тоже самое.
— Раз прочитал, начинаем. До эфира минута.
— … и они считали СССР колосом на глиняных ногах. Толкни — упадет. Что уж тут скрывать, в чем-то они были правы. Наша политика война на чужой территории ничем не могла противопоставить танковым клиньям Гудериана, Клейста и Гопнера. Да сейчас ситуация нормализовалась. Генералы и командиры мирного времени в большинстве своем или научились воевать или выбиты подчистую из-за приказа в уставах находиться на линии фронта в командирской форме. То-то немецкие снайперы радовались, когда издалека в зеленной массе бойцов мелькала форма командира со всеми его нашивками. А мы еще удивляемся почему среди комсостава такие потери. Я в курсе, что пишутся новые уставы, по ним командиры должны на первой линии одеты в форму красноармейца только звания в петлицах соответствуют, но когда это все будет…
Толик, диктор, что сидел напротив уже перестал предупреждающе показывать ужимки, а взял тяжелый графин с водой и стал прицеливаться. Хмыкнув, я кивнул. Опять ушел от текста в сторону, четвертый раз за полчаса эфира, но грань я не переходил.
— … Так что вам нужно знать главное, армия УЧИТСЯ воевать, и одна только Керченская операция тому пример. Семьдесят тысяч военнопленных, это вам не фунт изюма. Наши стрелки превратились в настоящих бойцов. Недавно я получил письмо от одного красноармейца, он спрашивал, почему я не пою про пехоту. Под письмом подписалась вся рота, отвечу. Несколько песен у меня есть, и сейчас я исполню первую из них. Ведь фактически пехота это кто? Это стержень любой армии. Я скажу, самая важная часть армии это стрелки и никто более. Кто первыми входят во вражеские города, окопы, укрепления? Пехотный Ваня. Кто ходит в атаку и принимает первый бой? Это все пехота, царица полей. Остальные, как артиллерия, танковые войска, авиация, это всего лишь придаток, усиление для пехоты. Поэтому эта песня для вас ребята.
Звякнув струнами, гитара плотно прижалась к груди и животу:
От границы мы Землю вертели назад —Было дело сначала.Но обратно ее закрутил наш комбат,Оттолкнувшись ногой от Урала.
Наконец-то нам дали приказ наступать,Отбирать наши пяди и крохи.Но мы помним, как солнце отправилось вспятьИ едва не зашло на востоке.
Мы не меряем Землю шагами,Понапрасну цветы теребя,Мы толкаем ее сапогамиОт себя! От себя!
И от ветра с востока пригнулись стога……Я ступни свои сзади оставил,Мимоходом по мертвым скорбя.Шар земной я вращаю локтямиНа себя! На себя!
Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,Принял пулю на вдохе,Но на запад, на запад ползет батальон,Чтобы солнце взошло на востоке.
Животом по грязи, дышим смрадом болот,Но глаза закрываем на запах.Нынче по небу солнце нормально идет,Потому что мы рвемся на запад!
Руки, ноги на месте ли, нет ли, —Как на свадьбе, росу пригубя,Землю тянем зубами за стеблиНа себя! Под себя! От себя!(Владимир Высоцкий)
Закончив песню, на миг застыл. Проведя рукой по лицу удивленно посмотрел на мокрую ладонь. В песню я вложил душу.
— Эту песню я исполняю не в первый раз, второй если честно. В первый раз, в августе сорок первого ребятам из госпиталя. Я часто в свободное время приходил в близлежащий госпиталь и пел. Это помогало, врачи мне сами говорили, многие не ходячие требовали чтобы их несли на поляну где был концерт. Не беспокойтесь, их выносили санитары, так что аншлаг обычно был полный. Так вот после того как я исполнил «Мы вращаем землю» один из раненых, политработник с грозным видом поинтересовался, мол, почему от Урала, отступать собираетесь до него? Отвечу.
Сейчас на Урале наши заводы по вооружению, там куется наша победа, именно от этих заводов и оттолкнулся комбат, это такая идиома. Раненым, как уже сказал, песня понравилась, но больше я ее не исполнял. К сожалению, некоторые раненые слишком близко приняли ее к сердцу, случилось несколько трагических случайностей. У двух раненых остановилось сердце…
Эфир уже заканчивался, Толик вытирал потное лицо, все-таки я вел эфир на грани фола. В принципе по программе просто добавлял что-то свое, или расширял некоторые мелкие темы.
— … и я говорю, немцы до сих пор не понимают во что они вляпались придя к нам. Это у европейцев чуть что, лапы к верху. Русский медведь не таков, он сможет стерпеть два первых удара, но потом его не остановить. Не ужели они не понимают, что скоро мы будем в Берлине? И мы, прощать ничего не будем. Ответят за все, особенно фюрер бесноватый. Время эфира заканчивается, но время еще есть.
Вы уже, наверное слышали мои новые песни которые в последние пару дней крутят по радио, так вот записали мы их восемь штук, и одну я попридержал решив дать ей жизнь сейчас, прям тут в эфире. И так: «Казаки в Берлине».
По Берлинской мостовойКони шли на водопой.Шли, потряхивая гривой,Кони-дончаки.
Распевает верховой —Эх, ребята, не впервойНам поить коней казацкихИз чужой реки.
Казаки, казаки,Едут, едут по БерлинуНаши казаки.
Казаки, казаки,Едут, едут по БерлинуНаши казаки.
Он коней ведёт шажком,Видит — девушка с флажкомИ с косою под пилоткойНа углу стоит.
С тонким станом, как лоза,Синевой горят глаза.Не задерживай движенья —Казаку кричит…
…По берлинской мостовойСнова едет верховой,Про свою любовь к дивчинеРаспевает так:
«Хоть далеко синий Дон,Хоть далеко милый дом,Но землячку и в БерлинеПовстречал казак…»
Казаки, казаки,Едут, едут по БерлинуНаши казаки.
Казаки, казаки,Едут, едут по БерлинуНаши казаки.(Солодарь Ц. — Покрасс Д.)
— Как вы слышали, записывал песню вместе с хором. Помогли ребята студенты, у них был хор, и как вы слышали спели они очень даже неплохо. Мое время заканчивается, но сказать я успею. Запомните, мы русский народ, непобедим. Победа будет за нами!
Когда я сел, через распахнутую водителем дверцу, в машину, то обнаружил что, во первых это другая машина, спутать было не трудно они были одинаковы, во вторых на переднем сиденье сидел Никифоров.
— Ну что, хорошо замаскированный «шпиен»? Товарищ Берия ждет тебя, пора поговорить!
Известие я встретил без улыбки, только кивнул. Этот вызов я ждал постоянно, и сейчас испытал облегчение. Ожидание — самое тяжелое в жизни, закончилось.
— Вопрос можно?
— Задавай.
— Зачем меня выпустили в прямой эфир без записи? Могли же просто запись сделать, и все. В любое время в эфир.
— Здравствуйте, товарищ комиссар государственной безопасности! — рявкнул я, входя в кабинет наркома.
Секретарь пропустивший меня, поморщился, но ничего не сказал. Никифоров зашедший следом, вытянувшись, молча встал у стены рядом с дверью, изобразив статую.
— А, товарищ Суворов, проходите, — положив трубку телефона, приглашающее указал на стул Лаврентия Павлович.
Обстановка была довольно напрягающая, я знал о чем они будут спрашивать, и знал что буду отвечать. О своем иномирном происхождении, я собирался молчать.
— Давайте, товарищ Суворов я буду говорить, а вы будете слушать.
Молча кивнув, я вопросительно посмотрел на наркома. Говорил он не жестко, как будто допрашивал, а спокойным голосом друга, это расслабляло, причем заметно.
