Медведев. Книга 2. Перемены - Гоблин MeXXanik

— Занят делами княжескими, как водится, — продолжил он с тем же налётом официальной торжественности. А потом уже подозрительно уточнил: — Вы по какому вопросу? Как вас представить Николаю Арсентьевичу? Он человек занятой, но я ему передам всё важное. Вы же не просто так звоните? Не просто хотите самого князя отвлечь от забот?

Я тихо хмыкнул и решил раскрыть себя:

— Мне ничего передавать не надо. Я хотел бы с Верой Романовной поговорить.

Ответа сразу не последовало, но на душе потеплело от того, что за глаза Никифор отзывался обо мне с уважением, пусть и в своей манере.

— Это вы? Сейчас позову, — хмыкнул он наконец, и я отчётливо услышал, как трубка стукнула о стол. Не сильно, а больше для порядку.

Повисла пауза и раздался тихий бубнеж. Я почти видел, как он идёт по коридору, бурчит себе под нос и, конечно, не торопится.

Спустя полминуты мне ответил секретарь.

— Да, Николай Арсентьевич, слушаю вас, — отозвалась запыхавшаяся Вера.

— Нужно назначить встречу с мастеровыми, — без лишних приветствий начал я, подходя к машине и открывая дверь. — Очень желательно — сегодня. Сумеете найти с ними контакты?

На том конце слегка зашуршала бумага, щёлкнула ручка и раздался спокойный голос моего секретаря:

— Поняла, мастер-князь. Я как раз нашла записную книжку с номерами. Многие записи сделаны чернильной ручкой. Начала выносить контакты в ежедневник. Правда, не уверена, что они все актуальны…

— Наверняка здесь номера не меняются годами, — заметил я, усаживаясь в кресло. — Это же не столица. Тут если кто и меняет номер, то лишь после скандального развода. Сомневаюсь, что здесь такие бывают.

— Вы правы, — с готовностью согласилась собеседница. — Я сейчас же займусь этим делом.

— Приступайте, — коротко бросил я и завершил вызов.

Я открыл дверцу машины, сел на переднее сиденье. Морозов держал в руках свежую газету, которую каким-то чудом успел где-то раздобыть за то короткое время, что я отсутствовал. Он оторвался от чтения, аккуратно свернул листы и бросил на меня внимательный взгляд и спросил:

— Как прошла встреча?

— Зубов… услышал намёк, — протянул я. — И надеюсь, что понял его правильно. Думаю, он постарается закрыть дело Параскевы как можно быстрее.

— Ну хоть что-то, — кивнул Морозов.

— Я сказал ему про найденного вчера перевёртыша, — произнёс я, глядя в лобовое стекло, где редкие пылинки в воздухе ловили солнечный свет. — Он пообещал позаботиться о парне, если тот вернётся в город.

Помолчал, потом добавил:

— Причём, как я понял, в любом виде. Даже если вернётся диким.

Морозов кивнул. И будто нехотя заговорил:

— Зубов… он мужик крепкий. Не гнётся от трудностей.

Воевода помолчал, прокашлялся, как человек, у которого в горле застряла не пыль, а воспоминание.

— Он давно перестал быть человеком. Я даже не помню, когда он им был. А живу я тут… долго живу, в общем.

Сказал буднично, но голос чуть охрип. Словно с этим «долго живу» ушёл куда-то в себя — туда, где счёт идёт не на годы, а на времена.

— Так вот, — продолжил он, — Зубов Иван на себя взял порядок среди перевёртышей. Они, знаете ли… самые сложные. Не потому что они злее других, а потому что слишком близко к людям. Каждый из них когда-то был человеком. С ними не выйдет поступать, как со зверями. Но и как с людьми — тоже нельзя.

Звучало так, будто уже не раз проговаривал это сам себе. В голосе слышалась и усталость, и горечь в равных долях.

— Некоторых надо воспитывать, — сказал воевода, не глядя на меня. — Других — наказывать. Кого-то дрессировать, как бы жёстко это ни звучало. И всё это Иван делает сам. Без помощи синодников, без кивка от князя. Потому что если сам не сделает, то будет хуже. Всем.

— Ясно, — произнес я негромко.

— Если Власов вернётся в человеческой форме, — продолжил Морозов тише, — ему придётся учиться соседствовать со зверем внутри. Не прятать, не забивать его на самом донышке души. А жить каждый день, каждую ночь. Возвращаться после очередной линьки домой и не позволять дикости вырываться с семейными ссорами, скандалами или давними обидами. Перевертыш должен воспитывать своего зверя постоянно…

Мужчина запнулся, нахмурился. Потом хрипло продолжил:

— А если вернётся диким…

Воевода замолчал, ненадолго, а затем выдохнул:

— Иван его убьёт И сделает это сам. Без команды, без шума и без разговоров. А после отнесёт тело к краю леса. И прикопает там, где деревья смогут вырасти на могиле зверя. Ему приходится делать это со своей стаей, с теми, кто кровью схож с его собственной кровью. Не потому, что он это выбрал. Или ему нравится роль судьи и палача. А потому, что никто другой этого не сделает и никому больше подобное нельзя поручить.

В груди что-то кольнуло.

Не страх, а тоска от мысли, что даже если Иволгин приведет к лесопилке перевертыша в теле человека, то спасение Власова будет еще очень долгим.

— Почему Митрич не любит Зубова? — спросил я.

— С чего вы это взяли? — тут же отозвался Морозов, с лёгкой подозрительностью.

— В той избе, при первой встрече, — спокойно пояснил я, — я видел, как старый леший поморщился, когда прозвучала фамилия начальника жандармерии, будто услышал что-то неприятное.

Морозов хмыкнул, глаза его сузились, но он не сразу ответил.

— Сдаётся мне, что старику не по вкусу как Зубов поступает с дикими перевёртышами.

Я нахмурился:

— У него ведь нет выбора.

Морозов не сразу согласился. Сначала вздохнул, слегка повёл плечами, как человек, на котором давно висит что-то тяжёлое.

— Митрич из старшего народа, — сказал он наконец. — Он не поясняет своих мотивов. Не потому что гордый, просто не считает нужным отчитываться.

Он пожал плечами, будто стряхнул разговор с себя. А потом, уже другим тоном, чуть бодрее, спросил:

— Куда теперь?

— Я хотел бы переговорить с мастеровыми, — сказал я после короткой паузы. Голос был спокойным, почти будничным, как будто речь шла о чем-то давно решённом. — Вера должна договориться о встрече.

Морозов тихо фыркнул, словно спорить не собирался, но и одобрять тоже не торопился.

— Если ведьма чего пообещает то непременно сделает, — пробормотал он себе под