Герман Романов - Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала
— Мне было удивительно, что вы позавчера удержали от выступления милицию и свой отряд особого назначения. Должен выразить вам признательность. И удивление…
— Благодарствую, ваше превосходительство, — чуть улыбнулся Яковлев, отвечая с каким-то скрытым подтекстом. — Но позвольте мне осведомиться, чем вы так были удивлены, генерал?
— Ротмистр, Павел Дмитриевич, всего лишь ротмистр! И в генералы отнюдь не стремлюсь, так что не повышайте меня в чине. А вы попробуйте догадаться, в чем причина не только моего удивления.
— Даже понятия не имею, Константин Иванович, — Яковлев поблескивал хитрыми глазами через пенсне.
Ермаков все прекрасно понял — вскрывать первым карты эта хитрая бестия не будет. А разговор с таким человеком всегда напоминает драку на иглах — убить не убьет, но неприятно, и опасаться стоит. Правда, на всякого хитреца есть действенный прием — отбросить иголочки в сторону, достать тяжелую дубину и шандарахнуть с размаха, от всей широты души, по хитрой головушке. Чисто русский приемчик…
— Без вашей прямой поддержки все это дело с Политцентром не заварилось бы. Давайте начистоту, — Ермаков многозначительно положил ладонь на толстую папку. — Вы выполняли все установки вашей партии и всячески вредили по мере своих сил и должности белому движению в целом. Всячески вредили, начиная от срыва поставок вплоть до зачисления в отряд особого назначения пленных красноармейцев и других противников белого дела. Конечно, вы можете сказать, что спасали им жизнь, проявили гуманизм, так сказать…
— Вредил по мере сил, — Яковлев задумчиво прожевал эти слова, как бы пробуя их на вкус, и поднял взгляд на ротмистра. — Вы это точно подметили, ваше превосходительство. Я не люблю правительство Колчака и считаю его вредоносным для будущего России. И скрывать от вас этого не буду!
— Но я же не социалист и ваши взгляды отнюдь не разделяю. А о них, как и о вашей деятельности, я сейчас изрядно осведомлен. Как вы думаете, от кого я получил столь подробную на вас информацию? Смею вас заверить, что я им верю, лгать они мне просто не могли! Есть методы…
— Почти все члены Политцентра вами арестованы и дают признательные показания, в том числе на меня. И я понимаю их. Тот же капитан Калашников узнал, что такое ваши методы. Грешен человек, и слаба его плоть…
— А вы не боитесь, что через минуту эти методы могут быть опробованы на вас, причем совершенно законно. Любимый большевиками писатель Алексей Горький когда-то громко заметил, что если враг не сдается, то его уничтожают. А гражданская война сантиментов не терпит…
— Боюсь! — совершенно искренне ответил Яковлев и вытер платочком пот со лба. — Кровь вы проливаете без раздумий, одна ваша децимация чего стоит! Но есть надежда, что не для пыток меня сюда привели, у вас ведь были возможности еще вчера меня арестовать и держать вместе с другими.
— Такая возможность у меня и сейчас есть, но я не стал к ней прибегать. Вы умный человек, а потому не могли не понять, что с приходом Политцентра к власти вся ваша жизнь полетит коту под хвост. Хотите узнать, что вас ждало в этом случае?
— Я буду вам признателен, — Яковлев удивленно посмотрел на ротмистра. Вот только что-то такое было во взгляде непонятное, мутное и отнюдь не банальный страх или любопытство. Так смотрят люди, которые пришли к какой-то все объясняющей мысли.
— Представим, что мое столкновение с чехами и НРА закончилось поражением моих частей. Власть Колчака низложена, но Политцентр через недельку-другую большевики пинают под зад, на всю вашу демократию они плевать хотят. Вы им не союзники, вы же интеллигенты слюнявые, коты пакостливые. Ленин про вас хорошо сказал — «они думают, что они мозг нации? Они не мозг, они дерьмо». Сказано, как припечатано. Вас не коробит?
— Отнюдь. Тем более что, по сути, верно сказано.
— Даже так?! Но вернемся к вам… Вам, любезный Павел Дмитриевич, пришлось бы бежать, устроились бы конторщиком на КВЖД, благо документики на фамилию Дунина вы себе приготовили и подвизались бы на работу в красной разведке. Дело-то житейское — кушать хочется, а коммунистам плевать на ваши революционные заслуги. Ну а в 1922 году вам бы разрешили вернуться, и вы с радостью приехали бы. Вот только большевики эсеров к тому времени изничтожать будут, как бешеных собак. Зачем им постоянный нож под боком, да и лавры победителей делить не хочется. А в застенках вы и года не протянули бы — в один прекрасный день насадили бы вас ребрами на крюк, чтоб подыхали мучительно и долго. А в газетах напечатают — так, мол и так, по приговору суда расстрелян видный колчаковский деятель, губернатор Яковлев. И рядышком ваши братья эсеры, кто вовремя не ссучился и в партию Ленина не записался, с такими же ярлыками отпетых контриков. И зачем вам было нужно Колчака свергать, непонятно…
Ермаков кривил губы, глядя на белого как снег губернатора. И чего это он так испугался, болезный, неужто поверил. Константин сразу же мысленно списал Яковлева в расход, ибо пользу такой вряд ли принесет…
— Кто вы, генерал? — Яковлев поднял глаза, и Ермаков опешил — страха в них не было, а одно жгучее любопытство.
— Я же вам сказал уже, я ротмистр, а не гене…
— Вы не ротмистр Арчегов, в этом я сейчас полностью убедился. Прошу вас — не трогайте свой пистолет, у меня нет оружия. К тому же вы меня можете убить голыми руками. Прошу вас ответить, а потом убивайте!
— С чего вы взяли, что я не ротмистр Арчегов? — Константин был искренне удивлен и не пытался скрыть этого. А зачем?
— Помните у Пруткова — если на клетке со слоном написано лев, то не верь глазам своим. За эти дни я и мои люди опросили десятки ваших солдат и офицеров, — Яковлев говорил быстро, словно боялся, что его прервут. — Ротмистр Арчегов и вы совершенно разные люди, тут даже сравнивать невозможно. Внезапно раскрывшийся военный талант у обычного кавалерийского офицера, ничем до этого не примечательного, еще можно попытаться объяснить озарением военного гения. Но как прикажете понимать, что всего за несколько дней человек не только поменял свой образ жизни и полностью отказался от прежних привычек, но даже стал говорить иначе, сменил жестикуляцию и походку. Вы же не террорист боевой организации, не актер Императорского театра, чтоб вот так просто отказаться от всего прежнего и перевоплотиться в совершенно другого человека. Я был на каторге в свое время, я видел жизнь во многих ее проявлениях, но я никогда не встречал таких случаев. Более того, я о них ничего не слышал…
— Так, — задумчиво протянул Ермаков. За эти дни он обвыкся с новым обликом и считал, что все изменения спишут на внезапное протрезвление и военный талант. Иной раз он ловил на себе странные взгляды офицеров и генералов, но чтобы так… Его раскрыл губернатор-каторжник, черт бы побрал этих эсеров с их конспирациями, надо же — обратил внимание на мелочи, и все, хана. В разведке на мелочах, как чаще всего и случается, засыпаются.
— И еще, а это главное. Вам полностью известно мое будущее, и узнать его из досье вы просто не могли, — Яковлев кивнул на толстую папку. — И потому, что сменить документы на фамилию Дунина я решил лишь перед тем, как зайти в ваш кабинет. А это значит, что вы либо умеете читать чужие мысли, либо вы каким-то образом можете знать будущее. За Арчеговым ранее такого не замечалось. Понимаете — не замечалось! Кто вы, генерал?
— Да что вы привязались со своим генералом! Я ротмистр…
— Ваше превосходительство, вам о чем-нибудь говорит фамилия полковника Полякова? Прошу ответить, пожалуйста, — голос Яковлева задрожал.
— Ни о чем, — после минутного раздумья ответил Ермаков, чувствуя, как по спине бегут мурашки — в вопросе явно был подвох.
— А вы знакомы с господами Луговым и Перевозчиковым?
— Нет, — сразу ответил Константин, эти фамилии ему были совершенно не знакомы. А потому поинтересовался. — А кто они?
— Я спросил у знающих генштабистов, и они мне ответили на мои вопросы, — Яковлев напряженно смотрел на ротмистра. — Генерал-майор Лугов командовал 14-й кавалерийской дивизией, а начальником 1-й бригады являлся генерал-майор Перевозчиков. Полковник Поляков командовал 14-м Малороссийским драгунским полком данной бригады, а командиром третьего эскадрона полка был ротмистр Арчегов.
«Никогда Штирлиц не был так близок к провалу», — пронеслась в голове мысль, и Ермаков задумчиво посмотрел на слишком умного и ушлого губернатора, прикидывая, как бы ловчее сломать тому шею. Яковлев напрягся, поднял руки и умоляюще произнес:
— Прошу вас не спешить, ваше превосходительство. А генералом я вас называю потому, что ни один офицер не может воевать так, как воюете вы. И скажу больше — разгромить за один день чехов с ничтожными силами не смог бы никто. Кроме вас! А это говорит о вашем большом военном опыте, хотя меня несколько смущает ваш моложавый вид. Прошу вас не торопиться — я говорил с опытными врачами, и они чуть ли не в один голос говорят, что полученные на войне контузии могут внезапно проявляться амнезией, потерей или всей памяти, или ее частичных моментов. Вам достаточно сходить к врачу, я могу легко организовать вам встречу, и если кто-то заинтересуется вами, то ваша частичная «амнезия» уже будет иметь официальный характер. К тому же будут соответствующие медицинские записи…
