Андрей Архипов - Поветлужье
— От что ты замыслил... Это как божью власть сковать препонами? Богохульствуешь ты, Иван... — повысил голос Радимир.
— А что, до христианства на Руси князей не было? Или от других богов власть вы признаете? Или вече новгородское не препона для князей? Кто слова такие про божью власть в уста ваши вкладывать начал?— задал полусотник один за другим вопросы, на которые никто из присутствующих не смог сразу ответить. Даже Петр оторвался от дремоты и стал задумчиво разглаживать бороду.
— А совет при князьях из старших бояр набирается, они ему помощники в делах его, вот тебе и препона твоя, — перевел разговор со столь опасной темы воевода.
— Не препона это, князь их не всегда и слушать будет, да и те иной раз о своих только делах пекутся, — покачал головой Иван.
— А как же иначе? — недоуменно вопросил Трофим. — Всяк о себе вначале печется, аще кто токмо о других, так то святые али с головой у них не в порядке.
— Не про то я, а опять же про разные силы, которые сдерживать друг друга должны, чтобы каждый на Руси защиту имел, те же советы при местной власти создать, чьи законы даже князю не отменить...
— Хочешь власти полной для советов местных? — недоуменно посмотрел на своего полусотника воевода.
— Тьфу... — аж сплюнул от огорчения полусотник, поняв, до чего он договорился. — Там видно будет, как назвать, лишь бы работало, а уж полной власти тем не надо точно. Скажите лучше, что там о муромских делах новгородец поведал? Говорили ужо?
— Пустое там, сговаривался он с татями девок муромских хитить да в Булгар их свозить, — взял слово Петр. — Насмотрелся на рынках невольничьих, какие цены за наших полонянников ломят, вот и возжелал легкой наживы. Ну, да теперь сему не бывать.
— А что, много ли там наших продают? — угрюмо поинтересовался Иван.
— Не он один сей промысел учинять вздумал — издревле свозят туда товар живой. Как новгородец сказывал, многих углядел он. А еще, сказывает, купцы билярские слюной захлебываются, вспоминая, как после разорения окрест Суздали великое множество полона приведено было... Эк тебя ломает, Иван, — поглядел на того Петр. — Да то не токмо они учиняют. И наши князья себе невольных людей опосля походов на Булгарию приводят.
— Ничего, отольются кошке мышкины слезки... — скрипнул зубами Иван. — Придет время — и пощипаем торговцев сих.
— К первому и второе деяние ты задумал, — покачал головой Радимир. — Не токмо беглых привечать... Слов не найду я, абы отвратить тебя полон освобождать. Дело то богоугодное, но уж зело опасное. Не для тебя, для других. Один раз оступишься, и поселениям нашим окончание придет, а мы все живота своего лишимся. На полоне же столь людей властных кормится...
— Да я не тороплюсь с этим... А что везли еще ушкуйники, кроме хлеба?
— Золотишка в мошне было чуть. Но все на прокорм новой веси пойдет. Без огородов да посевов отяки остались, на наше слово токмо полагаясь, что прокормим их. Пряности да соль есть, — покряхтел старец. — Листы бумаги из хлопка, да остального по мелочи было. Иголки да нитки, шелка малые отрезы, да то не на продажу — себе везли... Гружен ушкуй рожью, пшеницей да крупой, что греки при монастырях взращивают. Мнится мне, торопился он в Заволочье товар сей сбыть, а там подельников прихватил бы да в Муром подался промыслом греховным заниматься.
— И что с зерном делать собрались? — навострил уши Иван.
— То у воеводы спрашивай, ему сие действо заповедано.
— По общинникам пряности да пшеницу раздам, как Никифор все обсчитает, гх-хм... — прочистил горло Трофим. — Пшеницу ведь заморозками бьет в этих местах. А рожь добрая, на посев оставим, да в запас на зиму уйдет. Весь прибыток сызнова — брони воинские, мечи да луки боевые.
— А что за крупа та, много ли ее? Это не гречка ли, раз греки выращивают? — проигнорировал полусотник упоминание о воинских доспехах.
— И так ее зовут. Добрая каша с нее получается, да выход с посева малый идет. Сеяли мы ее в Переяславле, одна морока.
— Вот те, бабушка, и Юрьев день, — обрадовался Иван. — Не там сеяли, сами не понимаете, какое богатство в руки идет. На черноземах ваших она и не стала бы расти, как пшеничка, а тут, на песчаных почвах, самое оно. Да и на старых торфяниках хорошо в рост идет, а также на чащобных полянах и на новых полях. Сорняков гречиха не боится, вычищает от них поле. За ней хорошо хлеб сажать, да ее так и вводят в четырехпольный севооборот — удобренный пар, рожь, гречиха, а далее овес или озимая рожь...
— Чудные слова ты баешь, да и сеете вы как-то не по-людски, — встрепенулся Радимир. — Но глаголешь ты зело полезное большей частью. Ну-ка, все мне сей миг обскажи.
— Это тебе с Вячеславом объясняться надо, — открестился полусотник, выставив ладони. — Он не только лечением занимался, а и скот разводил, и сеял что-то. Знаю только, что от такого сева с чередованием зерна большой прибыток идет. А насчет гречихи еще главное скажу. Во-первых, гречневая крупа долго хранится, не киснет, в отличие от того же пшена. Запасы делать можно. А во-вторых, и этому-то я как раз обрадовался, гречиха — медонос. Пчелы с нее кормятся, меда много берут. И само растение опыляют... пыльцу на цветках перемешивают. Оттого урожай с гречихи повышается в два-три раза. А пчелы — это что? Правильно, мед и воск, а значит, куны, ногаты, резаны, гривны... Я уж не говорю, что лекарь наш с пчел да гречихи лекарств каких наделает. Он про то должен знать. А уж как доски пойдут, наколотим ульев... ну, это борти, сколоченные для пчел. Туда рои пчелиные селить можно, и пасека получится. Как пастбище для скота, только пчелы на гречихе пастись будут, — улыбнулся своему сравнению Иван.
— От, сызнова навалил нам чудес всяческих, — всплеснул руками воевода. — Деваться от них некуда... Ты, Радимир, Никифора возьми да с лекарем нашим поговори. Коли польза от того сева будет, так и попробуем по-новому. И про борти, что на пастбище пчелиное выставляться будут, с людинами потолкуй. Кто возьмется из них за дело сие на тот год? Ныне, мнится мне, поздновато будет творить его...
— Добре, — согласился Радимир и свернул разговоры. — Мнится мне, черемис наш от Ишея идет.
— Ужо и нашим кличешь? — спросил старца воевода.
— Закваска в нем правильная, — ответил тот. — Не чурается ни старого, ни малого. За весло не гнушается взяться, ум живой, взгляд зоркий...
— Так то и против нас направить можно, — подметил Иван. — Не забыли еще деяния князька черемисского, надеюсь? Да и к лодьям нашим любопытство имеет.
— Перемолвился я с ним опосля суда копного, — махнул рукой старец. — Торговлей живет, а в хитрословии не был замечен мною. За столом к нему присмотримся поближе — может, и выплывет, подсыл ли он кугуза. По вопросам его... Лаймыр, не проголодался ли ты? На реке, да за работой, время быстро летит, — съязвил Радимир подходящему черемису по поводу того, что за последние два часа тот излазил лодьи переяславцев вдоль и поперек. — Согласишься ли со своими родичами трапезу нашу разделить?
— Виш омсам огыт поч.[15] Ты ломишься в открытую дверь, Радимир, — улыбнулся черемис. — Я готов и лапоть сжевать сей миг.
— Жареный, да с маслом, так и старый лапоть можно съесть, — уел наконец того Радимир, отчего оба они осклабились, донельзя довольные своей словесной баталией.
Глава 20
Трудовые будни
Тонкая рука потянулась к свету и неосторожным движением задела край столешницы, прислоненной к потемневшей от дыма бревенчатой стене. Отсвет догорающей лучины, воткнутой в стоящий на столе светец, отразился от плошки с дрожащей водой, стоящей точно под тускнеющим пламенем, и мигнул своим отражением на потолке. Бледные пальцы сомкнулись на обгоревшем кончике щепочки, и еле тлевший огонек канул в сумрак, подсвеченный бледным лунным светом, проникающим в небольшое распахнутое оконце под потолком.
— Ты спишь? — Еле тихий шепот понесся в дальний угол комнаты.
— ...Нет, — отозвался сумрак, приглушенный мягким кудрявым ворсом овчинного полушубка, кинутого на тесаные доски невысокой лавки.
— Расскажи, — понеслось опять в мягкой тишине.
— ...О чем? — вопросила темнота, перекликаясь с шелестом забравшегося под дверную щель ночного ветерка, принесшего с собой горький запах полыни.
— О сверчке, который живет под третьей справа половицей и каждую ночь не дает тебе уснуть...
— Он противный... — хмыкнул сумрак, коротко вздохнув и отпустив с губ горячий осторожный шепот.
— Зато он всегда с нами... и ничто его не заставит уйти и прервать свою цокающую трель.
— Ты... говори еще, мне нравится...
— А когда ты засыпаешь, то вздрагиваешь, будто у тебя перехватило дыхание и остановилось сердце на мгновение... а потом сопишь и швыркаешь во сне носом.
— Неправда, не швыркаю я... — тихонько заскрипела лавка под легкой тяжестью поворачивающегося тела.
