Андрей Архипов - Поветлужье
— Швыркаешь, швыркаешь, — тихонько хохотнуло из другого угла избы.
— Может, оттого, что по носу меня ударили, и горбинка появилась. Егда заживут все болячки на теле, то и это пройдет. А покуда буду назло тебе швыркать...
— Ну вот... опять твое "егда". Уже вроде научилась говорить как я, а потом опять "сказывать, баять, ажно"...
— Ну а твои родичи? — Лавка протестующе скрипнула из-за приподнявшегося на локте тела. — Вечор внимала им, бают как мы... А скажи, пошто ты меня по-своему учишь?
— Хочется... А ты днесь разговорчивая.
— А днесь по-вашему как? Забыла...
— Сегодня... но мне по-вашему больше нравится...
— Разговорчивая... но лишь начнет кто выспрашивать, как я да что, так меня мутить начинает и язык немеет...
— Ништо, все пройдет. — Торопливый шепот раздвинул сумрак. — Ты давеча совсем молчала, только "да" и "нет" говорила, а теперь оживать начинаешь...
— Угу... однако как все окрест засыпает, мне мнятся шорохи всякие, будто я на поляне вслушиваюсь, идет ли буртас али нет...
— А ты вспомни, как птицей взлетела, меня спасая, — сразу все и пройдет. Это ведь последнее, что я запомнил.
— Ну! Спасла, называется... Чуть погодя сызнова в полон завела. Все! Не хочу о том более! — Голова категорично опустилась на лавку, промахнувшись мимо подложенного воротника полушубка. — Ой-йой-ой!..
— Тише ты, башкой биться хватит уже. Ты своей головой и так все кулаки стесала у... ой, прости... — Покаянный шепот понесся навстречу замершему от воспоминаний существу.
— Да... не тревожься, твое слово не такое страшное. А другие... я ведь не упомню, что было со мной на ушкуе... А вдруг?..
— Не было ништо, и не думай даже! Знахарка тебя смотрела, и дядя Слава ей сказал все, что знал об этом! Не думай!
— А люду другое мнится... Вслух не всякий скажет, а чураться будут все одно...
— И не думай даже! Попробуют у меня почураться...
— Хах!.. — Девичий смех захлебнулся в овчине. — Да я про ребят толкую. Ты что, их силком ко мне толкать будешь?
— А... Ну тогда да, не буду... Тебе меня мало, что ли?
— А ты что, ну... люба я тебе, что ты мне себя предлагаешь?
— Кха-гха! — закашлялся ответный голос от возмущения, однако стал играть в несознанку: — Спать давай, любопытной Варваре что оторвали? Знаешь?
— Знаю, баял ты о том...
— Вот и спи.
На другом конце избы хихикнули, раздался скрип лавки и ерзанье устраивающегося удобнее тела. Спустя пару минут тихое сопение наполнило комнату, а чуть погодя завел свою беседу и сверчок, подпевая своим собратьям снаружи и заполняя щелкающей трелью просторную комнату, освещенную луной, все еще заглядывающей в приоткрытое оконце под потолком.
* * *— Леность в сем деле токмо к скудности вашей воинской приведет. — Свара подумал и употребил новое выражение, подхваченное у полусотника: — Гуляйте отседова, дубины стоеросовые. Геть сызнова к мамке под юбку... Давай, Юсь, переводи сим отрокам мое напутствие.
Юсь, младший отпрыск Пычея, обратился к двум подросткам лет десяти, сопровождая свои слова пренебрежительным тоном и взмахами ладони в направлении новой веси. Те стояли насупившись, но, выслушав перевод, с решительным видом замотали головами и что-то залопотали.
— Говорят, им батька всыплет, если они не отработают на плинфе али на добыче руды. Так что они не домой пойдут, а глину таскать, — перевел Юсь.
— Кто бы их пустил... шаромыжников таких... — Переяславский ратник оскалился, вспоминая тот словесный разгром, который не далее как вечор учинил полусотник в лагере, представляя Свару как главу над всеми отроками в воинском деле. А также те выражения, которые Иван удосужился им с Юсем объяснить. — У нас работать дозволяют токмо тем, кто обучение проходит воинское! — рявкнул он на насупившихся ребят. — А где вы были, начиная со второго часу дня? Часа с рассвета хватит, чтобы все дела со скотиной переделать, а себя оприходовать, да сюда добежать — еще час. Солнце же в полудне стоит! Где были?!
— Так они во вторую э... смену, у них с полудня работа зачинается, Свара, — поправил того Юсь.
— А меня не... волнует! — поправился Свара, учтя, что перед ним стоят сопливые мальчишки. — С утра пробежки и воинские упражнения, а дальше хоть баклуши пусть бьют!
— Бают они, что отец их на сенокосе заставил помогать, — перевел опять Юсь.
— Вот пусть бегут домой и передадут ему, чтобы он им сам оплату за сей день выставлял, а до работы я их не допущу без воинского обучения.
Один из мальчишек, всхлипнув и утерев нос замызганным рукавом исподней рубахи, торопливо что-то начал доказывать Юсю.
— Выпорет их отец, — участливо заметил Пычеевский сын. — А они говорят, что отработают. Может, пустим, а? Свара?
— Отработают... В последний раз такое. Так и скажи им... А сей миг — бегом вокруг лагеря три... нет, четыре круга, а бадейки с рудой на вытянутых руках у меня носить будете... И не вздумайте сызнова в рубахах исподних придти! Штаны надеть — не мальцы уже, делу воинскому обучаетесь!
Юсь прокричал перевод уже вслед убегающим мальцам.
— А ты, Юсь, собирай после работы всех своих и учи их нашему языку. А то без тебя я с ними как немой с глухими толкую. И ставь их в пятерки вместе с переяславскими, а тех над ними. Пусть тоже помучаются, не мне одному... — продолжил Свара.
— Так сызнова передерутся, — заметил Юсь.
— Пусть их, сызнова и поучим, как намедни было. Учителя имеются. О! — поднял палец переяславский ратник. — А ты меняй у них тех, кто над пятеркой верховодит. Каждый день. А как все поменяются, лучший будет назначен верховенствовать на седмицу. Потом опять меняться. А к зиме постоянных назначим, токмо они должны оба языка знать... Мне уж тяжко учиться по-вашему балакать, а мальцы пусть стараются. И на трудах болотных их бы так же разбить.
— Угу, уговорюсь о том... Свара, спрос у отяцких воев есть, не знаю токмо, к тебе ли... Батюшку не решились тревожить. Про казнь ту новгородев...
— Да не мнись ты, аки красна девица. Есть спрос — спрашивай.
— То, что полусотник наш приговор копный сам чинил, то как? Воям мнится, невместно по воинскому чину такое сотворять...
— Вот ты о чем. Невместно, это верно. И полусотник так мыслит, баял я с ним по дороге сюда. Но что воевода сказал, а? — Свара угрюмо посмотрел на собеседника и выставил вперед указательный палец: — Ну... Воям его сие учинить али самому.
— Вот! Не дал он воям своим руки марать, сам на себя взял. Так и передай им. Самое тяжкое для настоящего воя взял на себя. Неоружных, да повязанных к тому же, смерти предавал. Ты еще спрос учини — отчего воевода такое повелел?
— И... отчего?
— Гхм-м... Да, заставь такого Богу молиться. Оттого, что желания нет людина в веси иметь, кто смерти других подвергает. Его же сторониться всякий будет. Пусть уж по выбору воеводы того же. Высунулся полусотник с судом своим — будь добр приводи в исполнение.
— А могли без суда? Могли? — недоуменно переспросил Юсь.
— Пошто не мочь-то? Разбойные людишки, как выяснилось на суде. Да и другие были бы, все одно... Вира за пролитую кровь али за поднятый над тобой меч токмо кровью смывается. Для воя невместно щеку поставить после удара по другой. Ответ все одно за это держать придется, но судом мы окрест всем громко прокричали: "Вот мы какие, не тронь нас!" А тронуть еще есть кому. А так бы удавили новгородцев тихонько да ушкуй пожгли. Глядишь, несколько годков правда и не выплывала бы.
— А выплыла бы?
— Выплыла, куда ей деваться... Но позднее, а ныне новгородцев в скором времени ждать надобно да стеречься при этом каждого куста.
— Это ты их имел в виду, егда молвил, что ответ все одно держать придется?
— Ну да, — кивнул Свара. — Пред Богом мы за все ответим в свое время, а ныне токмо перед Новгородом.
— Так разбойные были эти людишки! С чего мы ответ держать должны перед остальными?
— Это для нас разбойные, а кому-то они братья да сыновья. Не все же родичи их разбойным промыслом занимаются. Коли кто из них повыше стоит, в дружине той же, али при князе, то и нас разбойными величать будут с той стороны.
— Выходит, прав был полусотник наш, что суд учинил и все окрест узнали о разбойных сих купцах? — закачал головой Юсь, совершенно запутавшийся в ситуации.
— С одной стороны, прав был, — вздохнул Свара. — Потому что по чести поступили и по правде. По своей правде, исконной, коей порукой копный суд был. И то зачтется нам... На небесах. Потому как новгородцы про свой суд толковать будут. Будто судить тех людишек надобно было бы по Правде Русской, той, что Ярославом писана. И виру за их убиение потребуют животами нашими.
— С чего это? То наша землица, изначально, — возмутился Юсь. — С чего это всякий пришлый кровь нам пускать будет, а после под защиту своей правды уходить? Может, новгородцы и судить сами захотят?
— А как же. Для оправдания всех деяний своих. Хотя иной раз и польза от этого бывает... для тех же купцов. Скажем, новгородцы с иноземцами частенько сговариваются, чтобы собственных людишек на чужбине токмо своим судом судить.
