Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов
Чуть не в первую голову для горнишной рассказываю. Она такая себе сплетница записная, чуть не первеющая на Москве, што дядя Гиляй её иногда «коллегой» называет, да и не так штобы шутя! Один только недостаток – сплетни от Татьяны во все стороны летят. Насквозь.
Не со зла, а просто язык длинный, при полной бабьей бестолковости по части молчания. С большой оглядкой при ней разговаривать нужно, но зато и эту… дезинформацию удобно в уши чужие вдувать. При репортёрской профессии опекуна очень полезно выходит!
Владимир Алексеевич сам хоть и говорун такой весь, а где надо, так и молчок, притом железный! Рядышком вокруг да около обскажет, и вроде как и да, но только потом понимаешь, што ничего и не сказал.
Я бы такую бабу языкатую не терпел, а ему вишь – удобно! По репортёрской надобности. Придёт она с рынка поутру, так все новости городские расскажет. И обратно через неё… што- то там.
Плохо понимаю пока, но дядя Гиляй обещал подробней рассказать за дезинформацию, агентурную работу и работу со слухами. Да не просто сбором и этой… фильтрацией, но и с формированием оных. Интересно! На Хитровке вроде и было такое, но как-то очень уж по- простому, без науки.
Обедать Владимир Алексеевич пришёл домой, а не как обычно. Дово-ольный! Жмурится котом, навернувшим полную крынку сметаны, да не попавшим за то под веник.
— Контакты, — урчит по-котячьи, наворачивая уху. Оно не вполне по манерам, но сейчас не до них, — репортажи… серия!
— Удачно? — поинтересовалась Мария Ивановна, еле заметной мимикой подзывая горнишную за поухаживать с добавкой супругу.
— Более чем! Более чем! — отозвался опекун с видом человека, достигшего почти самого полного счастья. Затем пошёл такой себе разговор промеж супругов, когда вроде и не таятся, но сторонним ни хренинушки непонятно. Шифровка такая – не специальная, супружеская – из междометий, закатываний глаз и мимики. Одно-два слова, шифровка, и снова – взглядами обмениваются многозначительными. Для них.
Потому чай мы с Санькой пили с пирогом, мармеладом и скукой. Надя впополаме – вроде и понимает чутка, но по лицу видно, што такое чутка, без которого лучше бы и обойтись! Всё равно шифр.
— Надо немножечко поговорить, — придержал я засобиравшегося было дядю Гиляя, — недолго!
Хмыкнув, тот сбросил с плеч бекешу обратно на руки горнишной, и я показал на свою комнату.
— По деньгам, — начал я. — Купеческие с Санькой впополаме…
— Эко? — удивился тот, раззявив рот. — Мне-то за што? Всё твоё – песенка ета, музычка, выступление. Я – так!
— Обучение. И не спорь! Ближе тебя у меня никого нет! Родственник и друг первеющий! Может, выучишься на художника, да моих детей потом на свои деньги уже учить будешь. Мало ли как повернётся!
— Если только в таком виде, — нехотя согласился Чиж, — а не много? Может, четверть?
— В самый раз! На учёбу и немного на жизнь! Владимир Алексеевич на два счёта деньги поделил – одну часть на мой, другую на так. Документы тебе выправим, и твой станет.
— А вот по иванским, — голос у меня сорвался было. — По деньгам иванов… я свою половину на больницу хочу отдать. Ту, в которой меня после Ходынки выхаживали. Оно как бы… не те деньги. Не впрок.
— Я… я тоже! — решительно подхватил Санька, и вижу – ажно облегчение в глазах! Видно, давят деньги-то. А так отдал – пусть и часть, но на благое дело, так оно и легче на душе.
— Двенадцать тысяч, — озвучил опекун, задумчиво дёргая ус.
— Всё равно, — мотаю решительно головой, — так правильно будет.
— От нас, — закивал Чиж, — от двоих!
— Эх вы! — дядя Гиляй сгрёб нас в охапку на мгновение и прижал к могучей груди. — Чижики!
Вышел тут же, шмыгая носом, а мне неловко чутка. Я же не соврал! Недоговорил просто. Не так штобы и давят карман деньги бандитские. Это так…
…индульгенция вроде. На будущее.
Вляпаюсь во што-нибудь… не знаю пока, во што, но непременно! Карма. И характер. Полиция, арест, суд, такое всё кандальное. И адвокат встаёт, да о благотворительности моей задвигает, ещё в детские года. А?!
Пожадничать если, так оно и совсем даже наоборот. Не так штобы вовсе уж жёстко, но будут помнить – взял. Деньги бандитские. И отношение – другое. Со всех сторон.
А теперь и объяснять неудобно. После чижиков. Даже и Саньке. Маленький он ещё, пусть годами и мне ровесник. Сломаться может на цинизме.
Пусть лучше так…
Тридцать вторая глава
К Жжёновым завалился запросто, а не как у господ принято, через фу-ты ну-ты, с предупреждением о визите через посыльного мальчика. Аккурат к чаю послеобеденному подгадал.
Дверь один из учеников открыл, мелкий белобрысый шкет десяти лет отроду. Открыл, да и засмущался. Эх… деревня московская! Тока-тока от мамки оторвали, и на тебе – в общество приличное. Пробубнил невнятно здравицу мне, и рукой так – проходи, дескать! Ну да учить его не стал, обтешется ещё! Потихонечку.
— Егор! — обрадовался мне солидный, обмастерённый уже Антип Меркурьевич, начавший обрастать нормальной бородкой, а не юношеским не пойми чем впополаме с прыщами.
Поздоровкались, мы с ним с недавних пор приятельствуем, случайно так вышло.
Он и так-то без фанаберии возрастной, хотя и при всём самоуважении, а тут ещё и на рисунках сошлись. Я когда наведываюсь к ним до Саньки, так сижу иногда, языком трепя, да черкая всякое. Снилось што. А раз мастерская портняжная, то так и выходит, по портняжной части.
Они с Федул Иванычем и залюбопытствовали. То есть сперва Антип, а хозяин уже потом затянулся, на споры наши. А теперь и втроём, с Мишкой уже. Да и Санька не в стороне – такой себе художник, перерисовывает моё на нужное, под моду современную.
Мне развлечение выходит, Санька при делах как художник, да и Мишка вместе с нами. А то так выходило, што я с ними как-то врозь немножечко дружу. Теперь же дело общее, вот и сошлись. Спорят! Только пух летит! Но уже дружки, а не так себе наособицу.
Мастерам же пока от моих затей ни жарко, ни холодно, разве што интересно. Тут же как надо? Не просто идею, но и в струю с идеей этой попасть. И клиентура, опять же. Обшивал бы Жжёный мамзелей господских, так
