Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов
А с другой стороны и удобна подработка такая. Местные, в гетто, всё больше криворукие и ленивые. Если и могут сделать что-то хорошо, то будут делать это до-олго…
Сантехника, мелкий ремонт по электрике и бытовой технике, да хоть и обои поклеить! Заработки разовые, но для «поддержания штанов» хватает. В обрез.
Хотя в последнем больше учёба виновата. Как-то затянула. Мыслишки появились – сдать экзамены пусть и не в Сорбонну, так в один из колледжей. Есть программы и для иностранцев. Хоть бы и по сантехнической части, но инженером. Диплом европейского образца, и… себе-то уж что врать!?
Самореализация, мать её. Шанс. Назло всем. Спившимся к херам одноклассникам; классной, мать её, руководительнице и всем, кто предрекал мне пролетарско-помоечную жизнь.
* * *
Дурацкий сон! Присыпается иногда такое, што ни уму, ни сердцу. Куда ево приткнуть? Пляски снящиеся на пользу денежную пошли, да и железячные сны тоже ничего так, интересно! Как с машиной вожусь, к примеру. Ни хренинушки ведь не понимаю, но интересно! Кажется, што вот-вот пойму, а тогда и ух! И ведь когда-нибудь пойму, вот ей-ей! Пусть не сразу, а только краешком, но мне бы только ухватиться за самый кончик, а там и размотаю весь клубочек железячный.
А это так, только душу разбередил. Вылезает такое, из прошлой жизни, и начинает орёл Зевесов клевать, только не печень, а душу и мозг. Кто я, да как, да как там родные… не помню ведь никого и ничего, а беспокоюсь ведь!
Хуже нет такой ситуации! Не помнишь ничего и никого, а беспокоишься. Сюр! Иррациональное бессознательное.
А ещё постоянно спросонья сигареты искать начинаю. Тогда ещё курить бросил, и крепко помню, што навсегда. И по новой! Проснулся, и хотение до табака. Откуда такая зацикленность на табачище!? Вылезает же! Правда, и проходит быстро. Пять минут, и как и не было.
Встал после вчерашнего позднёхонько, чуть не к восьми утра. Хоть и вернулись вчера до полуночи, но до-олго заснуть не мог.
Усталость такая, што малость ноги не подкашиваются, а перед глазами купцы да иваны, да в голове песенки вертятся раз за разом. И так бывает.
— А? — заворочался Санька под скрип пружин. — Щас, минуточку… а?!
Он резко вскочил, озираясь по сторонам.
— Где?! А… Егор… У Владимира Алексеевича, да?
— Да. Спи.
Санька лёг вяло и поворочался, но вздохнул, да и встал решительно.
— Никак! — пожаловался он. — А устал ведь! Будто в одиночку баржу разгружал.
— Такая же ерундистика. А прикинь? Не сюда ночевать, а в Трубный, к мастеру? Вот ей-ей, до самого утра бы народ развлекал! Сперва песни, а потом и о купечестве со всеми подробностями. Бабы, они такие! Кто как сидел, да кто во што одет. Все соседи пришли бы!
— Успеют, — страдальчески перекосив физиономию, сказал дружок, — дадут ещё жару!
— Хоть не сразу!
— Так себе утешение! — Санька преисполнен скепсиса и невысыпания.
— Другово нет!
Заночевали мы вместе, на моей постели – благо, маленькие ещё, помещаемся. Хотя уже так себе, тесновато. Ну да всё не вповалку на нарах!
Встали, оделись, умыли морды лица. Саньке такое в диковинку – эко, водопровод! Клозет! Такое себе умывание получилось – экскурсия с лекцией.
— Владимир Алексеевич ранёхонько севодня ушли, — певуче доложила горнишная, накрывая на стол, — сказали, што в редакцию по вашим делам! Мария Ивановна незадолго до того, как вы встали, ушла, скоро должна прийти. А вот Наденька дома, приболела.
— Доброе утро, — вяло поздоровалась вылезшая из спальни Надя, — жар у меня!
— Переволновалась вчера за вас, — сдала её горнишная, на што хозяйская дочка почему-то надулась.
— Да мы и сами за себе переволновались, — примирительно отозвался я, пиная Саньку под столом.
— А? Ага! Переволновались, — закивал Чиж, — событие-то какое! Эвона, да ещё и в один день! Вечер даже.
— А… — в Наде заборолось любопытство с гордыней.
— Как? — закончил за неё.
Девочка словно нехотя кивнула, но глаза-то горят!
— Ну… — собрался с мыслями – так, штоб лишнего не сболтнуть. Ни к чему ей знать про едкие комментарии собственного папаши касательно купчин. По секрету потом в гимназии, а оттуда и на весь город! И обида потом у их степенств на Владимира Алексеевича. А с Иванами и вовсе!
— Интересно… да, интересно было! — повторил я, начав рассказывать про купчин, о судействе, да о реакции на наше выступление – с бородами во ртах от смеха, но без персон. Песню повторять не стали – слыхала уже вчера, на капустнике.
— …с хитрованцами-то? — жму плечами. — Да так же, как и с купчинами.
— Кхм, — Санька уставился на меня, буровя взглядом.
— Ну, — поправляюсь, — для меня! Знакомые такие физиономии и обстановка, ну и так! Разве только слова матерные от восторга чаще вылетали. А так вполне себе.
Снова жму плечами.
— Да и папенька твой, такой себе… вполне себе на равных среди иванов, — вижу выразительные глаза девочки и понимаю, што несколько тово – перестарался с похвалами ейному папеньке. — Ну то есть не совсем прямо на равных, а будто в сторонке, но вполне себе!
— Сам запутался, и нас запутал, — проворчал Санька, отодвигая тарелку. — Уважительно к нему, вот што! Не как к подельнику, кровью проверенному, а как к человеку из совсем другого… другой…
— Стаи, — подсказал я, скалясь во все двадцать восемь.
— Пусть стаи, — хмыкнул Чиж, но всё-таки запнулся, подбирая слова.
— Вроде как на Кавказе! — подхватил я. — Немирные горцы и русские офицеры вместе сидят. Перемирие по какому-то случаю.
— Много чести, горцев с разбойниками ставить, — заворчала Надя.
— Много… да не сбивай меня! Я тебе хоть какую-то анало… — Санька прыснул безграмотно, на что я наградил его уничижительным взглядом, — аналогию предлагаю. В общем, любви меж ними нет, но уважение такое себе присутствует, пусть даже и не во всём. Такой себе чужинец среди этих волчар, но при таком авторитете, што половина Иванов позавидует.
Я для чего разливаюсь-то? Не
