Муля, не нервируй… - А. Фонд
Излишне говорить, что остаток дня я провёл, как в тумане, а вечер дома тоже помню смутно. Настолько вымотал меня этот разговор эмоционально. Так что я упал на подушку и отключился ещё где-то часов в восемь вечера.
И даже тарелку забыл Ложкиной обратно вернуть.
Глава 20
На следующий день я сказал Козляткину, что согласно моему индивидуальному графику я запланировал сходить в театр и проконтролировать промежуточные результаты. То есть как они выполняют наши предписания.
Козляткин моей инициативой был доволен. Хотя мне кажется, он больше был доволен тем, что меня в первый отдел вызывали по столь малому поводу, как поступление на заочный в институт. Он мне даже несколько советов дал, какой институт лучше выбрать. Но когда я сказал, что товарищ из первого отдела советовал Высшую партийную школу, он моментально переобулся в прыжке и тоже начал советовать только Высшую партийную школу.
Ну, а я что? Раз такие ответственные товарищи советуют, то пообещал поступать туда (на самом деле я осознавал, что без этой корочки сделать карьеру, как я её представлял, будет значительно сложнее).
В общем, я отпросился и со свободной совестью отправился… в НИИ, где трудился Мулин отчим, Модест Фёдорович.
В Москве хорошо, что большинство схожих по профилях НИИ находятся более-менее компактно. Так что нужное здание я нашел довольно быстро. Оно было новым, с большими окнами и бетонными конструкциями. В просторном вестибюле сидел дедок в переделанной из фуфайки жилетке, и, напялив очки на переносицу, читал газету «Правда». На моё появление от вообще не отреагировал от слова никак.
Вот и ладненько.
Я прошел к широкой лестнице и задумчиво остановился. Я ведь не знал, где искать Мулиного отчима. Интересно, Муля раньше бывал у отца на работе?
На моё счастье, как раз по лестнице спускалась группка молодёжи: две девушки и парень.
— Извините, — обратился к ним я, — вы не подскажите, кабинет профессора Бубнова, где находится?
При виде меня ребята переглянулись и одна из девушек, чуть скривившись, сказала:
— Если вы в аспирантуру поступать, то имейте в виду, к Бубнову десять человек на место. И он берёт только по целевому или по рекомендации от Учёного совета вашего учреждения.
— Нет, нет, я не поступать, — с улыбкой постарался успокоить их я, мол не конкурент я вам, ребятишки, — это мой отец и я по личному вопросу.
Парень сориентировался первым. Он подошел и протянул мне руку, которую я пожал. А девушки доброжелательно мне заулыбались и принялись строить глазки.
— Давайте я провожу вас! — моментально проявила инициативу первая девушка. Она была некрасивая. В роговых очках, длинной юбке и глухой блузке с жабо, которое закрывало её цыплячью шейку почти до самого подбородка (вторая девушка, к слову, была ничем не лучше. Если не хуже.).
Кстати, при этом у второй девушки от злости некрасиво исказилось лицо. А у первой наоборот — расцвело от удовольствия.
— Эммм… ну, хорошо, — кивнул я, — если это не меняет ваши планы.
— Да какие там планы! — хихикнула девушка и кивнула куда-то наверх. — Нам туда.
Мы поднялись по лестнице. И очутились перед массивной дверью с красивой латунной табличкой.
— Вот мы и пришли, — смущённо заулыбалась девушка, стараясь не показывать в улыбке неровные, выдающиеся вперёд зубы. — А вы обратно когда будете?
— Не знаю. Спасибо, — вежливо поблагодарил я и постучав дважды, толкнул дверь.
За моей спиной раздался разочарованный выдох.
Ну не судьба, не судьба. Что поделаешь…
Кабинет Бубнова Модеста Фёдоровича был роскошен, как только может быть роскошен аскетический кабинет крупного учёного. На стенах густо висели карты самых разных кусков мира с отметками в виде красных флажков и синих треугольничков. На самом верху, над картами — портреты. Вместо коммунистической триады, здесь была другая, портретная, триада. Правда я затрудняюсь её классифицировать — Ломоносов, Менделеев и Ленин. Ну и, само собой, Сталин. Но его портрет был самым большим и в полный рост. В результате получалась эдакая небольшая картинная галерея.
С одной стороны, у стены, выстроились в два ряда кадки с фикусами, китайскими розами и тому подобным ботаническим гербарием, который почему-то так любят во всех этих советских НИИ. С другой стороны — стояли стеллажи с какими-то колбами, кусками минералов, модельками молекул, книгами и прочим столь необходимым для науки хламом.
По центру всего этого великолепия был массивный письменный стол, ещё дореволюционный, крытый зелёным сукном. К торцу которого был приставлен ещё один стол, но только длинный, очевидно, для совещаний.
За столом восседал лично хозяин кабинета и по совместительству Мулин отчим и что-то писал.
При виде меня он удивился и дёрнул за ворот белого халата, накинутого поверх костюма:
— Муля? А ты что тут делаешь? Что-то случилось? — на лице его отразилась нешуточная тревога.
— Нет, нет, всё нормально, — ответил я, — увидеть тебя захотел. И посоветоваться. Я не сильно помешал, отец? Может быть мне лучше в другое время зайти?
— Да ну что ты! — замахал руками Модест Фёдорович, — Присаживайся, Муля. Ты чай будешь? Или, может, лучше кофе?
— Да, лучше кофе, — кивнул я, мне после вчерашнего сегодня весь день хотелось взбодриться.
— Я тоже не прочь бы кофейку выпить, — улыбнулся Модест Фёдорович добродушной улыбкой, — тогда пошли. Только вон халат накинь, пожалуйста. У нас с этим строго.
В углу на вешалке висело пальто отчима и два белых халата. Я взял один и натянул, не застёгивая.
Модест Фёдорович встал и поманил меня за собой из кабинета. Мы вышли. Немного поплутали по узким и запутанным коридорам, спустились вниз по лестнице, опять поплутали. Ещё спустились и очутились в просторном подвале, похожем на катакомбы, только с ремонтом, от которого отходили дополнительные аккуратные коридорчики.
Модест Фёдорович решительно устремился по одному из них и мы, наконец, вошли в лабораторию. Там тихо гудел вытяжной шкаф, довольно большой, он занимал почти треть помещения. Столы, штативы, шкафы и сейфы с веществами в больших пузатых бутылках и с колбами. У вытяжного шкафа стояла девушка в белом халате и с лабораторными щипцами в руках, прехорошенькая такая шатеночка. Она щипцами переставляла туда-сюда колбочки, которые кипели на водяной бане. При виде нас она ойкнула и смутилась.
— Вот, Машенька, — сказал Модест Фёдорович, — Это
