Муля, не нервируй… - А. Фонд
Даже Варвара, увидев, как я тщетно и настойчиво пытаюсь открыть дверь в ванную не в ту сторону, покачала головой и сказала:
— Что-то ты, Муля, сегодня на себя совсем не похож.
Я криво усмехнулся и пояснять не стал.
Буквально через десять минут, пока я сражался с костюмом, в дверь постучали. Затем, не дожидаясь моего ответа, дверь распахнулась и в проёме показалась Ложкина.
При виде неё я ошарашенно застыл в одном лишь носке и стареньких исподних кальсонах.
Не обращая внимания на мой некуртуазный вид, она подошла к столу и поставила исходящую паром чашку и кусочек пирога на тарелочке.
— Вот, Муля, чаю хоть попей. А ты сегодня как обормот затурканный, — буркнула она сердито, — я чай тебе специально сладкий сделала. Так что ты позавтракай, Муля. Ты меня понял⁈
Она посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я понял и продолжила свирепо ворчать:
— Только тарелку потом вечером верни, а то Пётр Кузьмич из неё ватрушки кушать любит, — проворчала она и ретировалась.
Такая человеческая забота меня отрезвила и согрела сердце теплом. Особенно кольнуло то, что раньше у нас с Ложкиной были отнюдь не самые безоблачные отношения.
Я уселся за стол и отхлебнул чаю.
Капец как сладко. Ложкина сахару явно для меня не пожалела.
Но я не стал крутить носом и выхлебал всю чашку, до донышка. И пирог съел. Он был вкусный, наверное, но вкуса я вообще сейчас не почувствовал.
Ну ничего, преодолею и эту ситуацию. Авось не тридцатые года нынче.
Очевидно, при всей своей внешней простоте Ложкина знала толк, как подстегнуть себя в критических ситуациях. И сладкий-пресладкий чай, который я выпил «через не могу», меня зарядил и придал энергии. Во всяком случае коммуналку я покидал уже совершенно другим человеком.
На работу пришёл вовремя. Положил на тумбочку потрёпанный Мулин портфельчик, с которым я обычно ходил на работу, снял пальто и, не тратя время, пошел навстречу своим проблемам. А чего откладывать? Будь, что будет. В коридоре стоял Козляткин, при виде меня он внимательно всё осмотрел и удовлетворённо кивнул.
Ну а что, вид у меня был вполне даже приличный. Я надел один из тех костюмов, что забрал из дома Модеста Фёдоровича, рубашка у меня была кипенно-белая, накрахмаленная и выглаженная лично Дусей (надо будет не забыть ей подарок купить). Обувь начищена гуталином до блеска (пришлось срочно обучаться этому ремеслу, так сказать экспресс-методом). В общем, вид, если и не супер, то вполне приличный. А для этого времени — так вообще.
Я прошел по коридору и свернул в ту сторону, куда у нас простые люди обычно добровольно не ходят. Прошел по гулкому коридору и остановился перед массивной бронированной дверью. На часах было восемь пятьдесят девять.
Отлично.
Я постучал в дверь.
— Заходите! — глухо прозвучало оттуда.
Ну, я и зашел.
Кабинет был самый обычный. Он ничем не отличался от сотен и тысяч других служебных кабинетов. Разве что тем, только там сидел всего один человек. Мужчина, с небольшими усиками, русоволосый, светлоглазый, в сером неброском костюме.
При виде меня он встал и сказал:
— Добрый день, товарищ Бубнов. — и гостеприимным жестом указал на стул (руку не подал), — присаживайтесь.
Я вежливо поздоровался и скромно присел, прилежно положив руки на колени.
Пока всё идёт нормально.
Мужчина тоже сел на своё место и несколько мгновений смотрел на меня долгим пристальным взглядом, изучая.
Я не стал демонстрировать свои навыки в борьбе за подобные манипуляции и просто сидел. Словно самый обычный гражданин. Даже вид сделал чуток нервничающим, что должно было соответствовать обстановке.
Мужчина воспринял это благосклонно, так как нервничать в этом кабинете — это было самым естественным, что только могло быть.
— Вы знаете, зачем вас вызвали? — спросил он.
Я замялся, но что-то отвечать надо было, и я сказал:
— У меня две версии, но не знаю, какая правильная. — И демонстративно вздохнул с тяжким видом.
— А вы озвучьте, — с сердечностью сказал мужчина.
Ну, я и озвучил:
— Возможно, наличие родственников за границей? — сказал я, — насколько я слышал, у моей матери есть старшая сестра и она живёт и работает в каком-то институте, в Швеции.
— Не в Швеции. А в Швейцарии, — поправил меня особист (а я специально сделал ошибку), — кроме того, Елизавета Петровна Шушина — идейный коммунист. Нет, товарищ Бубнов, с этой стороны всё нормально. А какая ещё версия?
— У меня был конфликт с Барышниковым…
— С Барышниковым? — удивился мужчина, повернул голову и посмотрел куда-то в сторону.
Там я заметил ещё одного мужчину, который так тихо сидел за стеллажом с папками, что я на него совершенно не обратил никакого внимания.
Тот озадаченно развёл руками, покачал головой и что-то отметил в блокнотике.
Особист кивнул и посмотрел на меня нечитаемым взглядом.
Я сидел и молчал. Ну а что, на все вопросы ответил, версии изложил.
Пауза чуток затянулась.
Наконец, особист хлопнул ладонью по папке (вероятно, с моим личным делом), что я аж вздрогнул (я этот приём, кстати, тоже очень хорошо знаю, хоть и не люблю его применять).
Особист от такой моей реакции удовлетворённо выдохнул (выдох был тихим, но мои нервы были на пределе, и я это услышал) и сказал:
— До нас дошли сведения о трёх лекциях, которые вы, Бубнов, проводили в Красном уголке для комсомольцев. Кто вас уполномочил?
— Комсорг предложил, я с удовольствием присоединился, — пояснил я.
— Но ведь раньше вы не проявляли инициативы и всегда отказывались от выступлений. Что изменилось?
Оп-па, здесь нужно быть очень осторожным. И я сказал:
— Разговор с матерью…
— Вот как? И о чём же вы говорили? — подобрался особист.
— Она рассказывала о деде, о моём отце, какие они великие люди, — начал заливать я. — И мне стало стыдно, что они такие великие люди, а я такой никчёмный. И я дал себе слово вступить в Партию. Стать достойным членом нашего социалистического общества. Чтобы отец мной гордился. А ещё я решил нормативы на ГТО сдать. Вот только немного в форму приведу себя…
Особист
