Лес Кости - Роберт Холдсток
Как и обычно, они вызвали хаос, носясь по маленькой комнате с раскинутыми руками и неожиданно поворачивая, пока все техники не вцепились в оборудование, спасая свою жизнь. Когда Мартин, совсем маленькая фигура, одетая в белое, пробегал мимо меня, я исхитрился схватить его и твердо усадить на скамью, стоявшую у стола с клавиатурой. Ивонн завизжала (как тормоз) и остановилась за мной, решая, каким образом прыгнуть мне на колени. Я ожидал справа, но она выбрала слева, и я вскрикнул от боли!
Через стекло шлема она смотрела, как я печатаю. Мартин, сидевший невероятно тихо, изучал плакаты и картинки на стенах, выгибая защитный шлем так, чтобы видеть дальше в каждую сторону. Я сказал ему этого не делать, поскольку уплотнитель ослабнет, если повернуть голову больше, чем на сто восемьдесят градусов.
Я печатал доопытный отчет в журнал «Nature», пытаясь подобрать достойное название.
Ивонн смотрела, как работают мои пальцы, и достаточно часто добавляла свою букву. Таким образом я напечатал:
НОВОСТИЗ: УЧЕ НЬЕКИ НА УСК£ОРЕН'1/3ИИ
ЖИКЗНЬ ПРИ ПО%МОЩИ ХИМБИИ
— Что это означает? — спросила она, указывая на строчку.
— Немного больше, чем я собирался написать, — ответил я. «Жикзнь» мне даже понравилась. Я прочитал ей настоящий заголовок, и Мартин сорвался со скамьи, гудя, как мотоцикл и соответствующим образом махая руками, и вновь понесся вдоль лаборатории.
Только средних лет няня (ее глаза смешно распахнулись, когда человек-мотоцикл столкнулся с ней) сумела остановить его; она подобрала его и понесла, жалующегося, в маленькую кабину дезактивации. Оставаясь снаружи, она ждала, пока воздух стерилизуется, потом приказала ему раздеваться. Мартин опять стал жаловаться, но послушно снял с себя защитный костюм, и няня, вставив руки в перчатки-манипуляторы, протянула их в кабину и стала выполнять различную профилактику, которой наши субъекты подвергались каждый день; Мартин почти мгновенно перестал истерить.
Эксперимент начался на следующее утро.
Первые этапы, конечно, являлись ознакомительными процедурами — оба наших объекта знакомились с замкнутой окружающей средой, которое будет их домом на остаток их естественной и неестественной жизней. Мне было почти тоскливо глядеть на детей, зачатых, выросших и повзрослевших до возраста шести лет в Искусственном Моррис-Амнионе[21], которым предстояло заключение во второй матке, на этот раз для добра.
Окружающая среда представляла из себя замкнутую область в четверть мили в ширину и ровно четверть мили в длину. В середине, прямо за нашей лабораторией, находился парк с деревьями, скамейками и кустами. Это был центр всего окружения и область, в которой Мартин и Ивонн должны будут проводить большую часть времени. За парком находился поддельный город, дома и офисы, детализированные снаружи, но пустые внутри. Только десять зданий были закончены: дома родителей наших объектов, дома, с которых они будут жить после свадьбы (два, один намного больше другого) и офисы, в которых они будут работать всю жизнь.
Их привели в парк и оставили одних, под легким гипнозом, который должен был оградить их от понимания того, что город фальшивый.
Мартин, к нашему удивлению, воспринял окружающую среду с тревогой и опасениями. На открытом пространстве парка ему было неуютно — он не боялся его, но чувствовал себя несчастливым; мы не ожидали, что это произойдет с ним.
Я внимательно наблюдал за ним во время фазы ознакомления. Вначале он очень медленно ходил среди деревьев, очевидно сомневаясь, что нечто настолько неорганизованное вообще может работать. Он небрежно осмотрел город, просто приняв его существование. Потом он вернулся в парк, и я смотрел, как он сдирает кору с бо́льшего из двух дубов, которых мы вырастили. Он провел много времени, внимательно разглядывая тщательно подобранную микрофауну, которая кишела под содранным куском коры. Он, конечно, понятия не имел об искусственности экологии (по необходимости), хотя ему было очевидно — и мы не стали скрывать это от него, сделав исключение только для города — что природная среда неестественна. Но для того, чтобы ознакомление возымело эффект, ему не надо было знать, насколько она неестественно.
Ивонн, в отличие от избранного ей спутника, мгновенно освоилась со средой, и нам пришлом поднапрячься, чтобы вернуть ее в лабораторию. Это походило на игру: три или четыре техника в стерильных костюмах гонялись за одной девочкой в стерильном костюме внутри и снаружи всех каркасов, составлявших город. Вечером, когда я разговаривал с ней и вживлял ей один из бесчисленного числа контрольных устройств, которые будут сопровождать ее до самой смерти, она рассказала, как замечательно-свободно чувствовала себя, сидя на настоящей траве и собирая настоящие живые цветы. Мне было неприятно думать о том, что маленькая девочка, знавшая до этого времени только стерильность и бесплодность, сейчас находится в эквивалентном куске нереальности, и это вся реальность, которая ей понадобится. Она тосковала по внешнему миру, ей очень хотелось увидеть природу, и, возможно, ей не хватало инстинктивно осознаваемого ощущения ветра и дождя на своем лице. Так что она очень обрадовалась парку, воплотившем все ее мечты. И она сидела посреди нашего искусственного сооружения, наполовину осознавая этот факт, но находя его полностью подходящим.
Ивонн была очень упитанной девочкой, круглолицей и хорошенькой. У нее были темно-карие глаза и впечатляющее зрелище на голове — она завивала волосы в кудряшки; однако, повзрослев за последние несколько месяцев, она жаловалась, что волосы становятся жирными. Так что к тому времени, когда мы закрыли ее в искусственном мире за лабораторией, она стала носить прямые волосы, что ей не шло. Она быстро стала довольно жирной — хотя ничего такого, что не исчезло бы с взрослением. Тем не менее ее это совершенно не беспокоило, в то время как Мартин очень естественно — и почти патологически — стыдился своих выпирающих ребер.
Стоял май 94-го, на нас надвигалось лихорадочное лето. Окружение выглядело приглашающим, и в последние недели, пока дети и персонал яростно заканчивали последние приготовления ко Дню Закрытия, считалось почти преступлением то, что холодный парк должен был оставаться запретной зоной. В конце концов, экологической статус «свободен от болезнетворных микробов» подтверждался каждый день, и Мартин с Ивонн проводили время внутри, не одевая защитных костюмов.
Ближе к августу, когда атмосфера в лаборатории стала почти невыносимой, оба наших объекта
