Побег из волчьей пасти - Greko
«Крым, Крым… Сестра, мои греки… Свидимся ли ещё?»
Внизу, у въезда в долину, сваны с нами попрощались. Здесь они были нежеланными гостями. Жители общин Верхней Сванетии не раз спускались сюда, чтобы пограбить. Наши проводники мне об этом намекнули. Они забрали катера и тронулись наверх. Наверняка, перед перевалом загрузят его по максимуму дровами, а сами пойдут пешком.
Горы остались позади. Я облегченно вздохнул. Дорогу, лежавшую перед нами, условно можно было назвать подобием наезженной. Но все равно, она была лучше узких троп, по которым передвигались последнюю неделю.
И уже стали попадаться арбы, запряженные волами, одинокие всадники, провожавшие нас удивленным взглядом. Даже настороженным.
Заросшие бородами лица с въевшейся в кожу походной грязью… Ружье в меховом чехле за спиной Спенсера и мои кобуры с револьверами у седла… Рваные черкески, окровавленные бинты… Наверное, мы выглядели опасными типами в глазах местных жителей. Они, наверняка, принимали нас за черкесов, спустившихся с гор в поисках легкой добычи. Тут же отводили глаза, стоило мне на них взглянуть. По-моему, они даже не замечали, насколько неуклюже, в сравнении с грациозными джигитами-адыгами, я сижу на коне. Может, к скачке я и привык, но гордая посадка черкесов для меня — как китайская Пасха.
Мы проезжали хутора с землянками и покосившимися саклями, окруженными фруктовыми деревьями. Небольшие стада тощего скота меланхолично щипали остатки травы, уцелевшей с жаркого лета в прохладе бойких ручьев. Скоро зарядят дожди, и без того унылый пейзаж станет еще тоскливее.
Странное дело. Мы второй месяц жили бивуачной жизнью. Ночевали у костров, а то и вовсе без оных, завернувшись в бурку. Пропахли дымом и лошадиным потом. Бывали дни, когда мы не знали, доведется ли нам перекусить или раздобыть хорошей воды. О возможности нормально помыться можно было только мечтать. Но я не испытывал никакого волнения от грядущей встречи с цивилизацией. Напротив, ощущал скорее безотчетную тревогу, словно опасаясь разочарования.
Походная жизнь, она не меняется веками. Могут измениться названия — путешественник превратится в туриста — или добавятся скромные улучшения быта — вместо компаса появится GPS-навигатор, а вместо бурки — спальный мешок. Но суть все равно останется прежней.
С городами — дело другое. Я не забыл своего ошеломления от встречи с барочными «жемчужинами» Новороссии и Краснодарского края. И сейчас, в Грузии, в земле моего детства, меня могло ждать еще большее разочарование. И первые впечатления на дороге по Имеретии, которую мы уже достигли, буквально кричали мне: не жди здесь ничего хорошего!
А что еще я мог подумать при виде придорожного духана, в котором мы решили провести ночь? На улице начал моросить мелкий дождь. До Кутаиси оставалось полдня пути, и мы решили заночевать под крышей. Выбирать было не из чего. Первый встречный, у которого я поинтересовался о ночлеге, ткнул пальцем в саклю у скалы, устроенную как татарские дома.
— Духан! Там ночуют, — сказал он, испуганно косясь на Спенсера, и быстро скрылся.
Низкое приземистое здание под плоской крышей на трех столбах было окружено загонами для скота и подобием навеса для лошадей с грязной поилкой и охапками соломы. Нас встретил суетливый чернявый парень. Помог спуститься с лошади Спенсеру. Принял наших лошадей. Клятвенно пообещал задать им корму. Я не поверил.
— Наш корм им задашь! И не дай бог украдешь хоть горсть! — сказал я и сунул служке в руки торбы с остатками зерна. Его мы с огромным трудом привезли с собой из Убыхии.
Услышав от меня грузинскую речь, парень удивленно вытаращил глаза и стал усердно кланяться. Он проводил нас до двери, но распахивать ее предоставил нам.
Мы вошли в духан. Вернее, попытались войти, ибо широкие сени были забиты разной живностью — коровой, овцами и собаками. Протиснувшись через эту живую баррикаду, мы проникли во внутреннее помещение и замерли на пороге. Нас остановил жуткий чад и смрад, которыми был пропитан зал. Посередине прямо на полу пылал огонь, подогревавший большой казан на треноге. Дым от убого очага поднимался вверх, безуспешно пытаясь выбраться через узкое отверстие в крыше. Стоять в полный рост было решительно невозможно. Густая плена под потолком грозила отравлением угарным газом.
В этом дымном тумане мы не сразу рассмотрели посетителей духана. На грязном земляном полу, не прикрытым даже тощей циновкой, вповалку лежали люди в жутких лохмотьях — старухи, дети, тощие грузины-мужчины. Гул от разговоров, кашля и вскриков метался между закопчённых столбов-подпорок. При нашем появлении все замолчали.
Пригнув головы, мы вошли внутрь. Выбрав ближайший угол, остановились напротив. Нам тут же освободили место. Подбежал духанщик, что-то быстро затараторил. Но тут же заткнулся, стоило мне на него строго взглянуть.
— Ковер! — приказал я, ткнув пальцем в освободившееся место.
Хозяин суетливо закивал и умчался. Через минуту вернулся с рваным ковровым покрывалом и парой одеял, по которым ползали вши.
— Унеси эту дрянь! — остановил я хозяина и сказал, обращаясь уже к Эдмонду. — Схожу, бурки принесу. И наши миски. И остатки сванского арака. Ложки им протрем. У тебя ложки есть? — спросил у хозяина строгим тоном, не терпящим возражений.
Он бодро закивал.
— Что в котле?
— Лобио, уважаемый князь!
Я не возгордился. Вспомнил, что в Грузии в старину князьями именовали каждого, у кого была дюжина баранов! Что еще мог подумать хозяин при виде нашего дорогого оружия и властных манер⁈ Ни слова больше не сказав ему, отправился к лошадям за нашими вещами.
Через пять минут, устроившись с относительным комфортом на бурках, мы хлебали густой лобио. Макали в него неожиданно вкусный чурек. Я понял, что безумно соскучился по хлебу.
Неожиданно в духане снова воцарилась тишина. На пороге стояли два русских офицера. Оба в шинелях, на одном — фуражка, полностью, включая козырек, затянутая белым чехлом. Оружия в руках они не держали. Спенсер положил руку на мохнатый чехол с винтовкой.
[1] Вероятно, Косте был знаком обычай эпохи Возрождения использовать живых горностаев как блохоуловитель.
[2] Похожую фразу в XX веке стали приписывать Вольтеру. На самом деле она принадлежала Эвелине Холл («Друзья Вольтера» 1906 г.). Она звучала так: «Я не согласен ни с одним высказанным вами словом, но готов умереть за ваше право это говорить.»
[3] Коста ошибался. Многие посетили Черкесию до приезда Спенсера, в том числе, британцы. И оставили
