Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
— Ваш фрак, мэтр, — само изящество! А вы, граф, — он отвесил театральный поклон Толстому, — в своем мундире подобны богу войны Марсу, спустившемуся на землю!
Толстой смерил француза взглядом, каким обычно смотрят на назойливую, но ядовитую муху, однако промолчал, соблюдая протокол. Воронцову Дювал просто вежливо кивнул.
— А этот юный амур… — цепкий взгляд ювелира скользнул по Прошке и впился в бархат, скрывающий ларец. — Несет, верно, дар для самой Венеры? Позвольте угадать… Нечто из того самого малахита? Весь Петербург только и гудит о вашем… амбициозном заказе. Признаться, я держу за вас кулаки, ведь задача кажется невыполнимой.
Разведка боем? Сладкая лесть, приправленная ядом сомнения и желанием выведать технические детали до премьеры? Или я накручиваю себя?
— Вы слишком добры, мэтр, — я позволил себе легкую, светскую улыбку. Надеюсь не очень похоже на оскал. — Однако интрига — лучшая оправа для подарка. Сохраним для Ее Величества эффект неожиданности.
Я принимал правила этой игры. Дюваль публично демонстрировал нашу «дружбу», пытаясь убедить двор, что конфликт исчерпан, а он сам — образец благородства. Прекрасная стратегия. Чем увереннее он будет в моей наивности, тем жестче окажется посадка.
— Вы, кстати, так и не заглянули ко мне после нашего примирения, — продолжил я, понизив голос до доверительного шепота, правда так, чтобы слышали ближайшие зеваки. — А я ведь уже опробовал ваши резцы, что вы так любезно передали. Божественный инструмент. Я ваш должник, коллега.
Фарфоровая маска на лице Дюваля дала трещину. Он ожидал чего угодно — ответной лести, грубости, молчания — но только не прямого напоминания о его «троянском коне», о штихелях с «тайником».
— Пустяки… коллега, — его уверенность на секунду сбилась. — Для друга ничего не жалко. Я… я непременно зайду.
Он поспешно ретировался, растворяясь в толпе пестрых мундиров и платьев. Я проводил его взглядом. Ничего не понятно. Мне думалось, что вопрос про штихели даст мне больше ответов. А оно вона как…
Стоило вырваться из патоки лести Дюваля, как фарватер перегородил более масштабный и шумный объект. Князь Оболенский, сияя нездоровым, пунцовым румянцем, царил в центре группы гвардейских офицеров. Судя по лихорадочному блеску глаз и слегка нарушенной координации движений, «топливо» в его организм залили задолго до начала бала, и октановое число там явно превышало безобидный лимонад. Уже второй раз встречаю его на балу и второй раз он навеселе.
— Григорий! Друг мой! Сокол ясный! — княжеский бас, многократно усиленный сводами зала, перекрыл даже оркестр. — Я уж грешным делом решил, что ты манкируешь!
Распахнутые для приветствия руки захлопнулись на мне, как медвежий капкан. Волна перегара, щедро сдобренная дорогим парфюмом, ударила в нос, вышибая слезу. Пока я пытался сохранить на лице приклеенную вежливую улыбку и не задохнуться, спиной отчетливо ощутил, как Толстой перешел в боевой режим. Еще секунда — и граф начнет зачистку периметра.
— А это кто за юный гений прячется? — взгляд князя, плававший в винных парах, наконец сфокусировался на Прошке.
Мальчишка, пытаясь стать невидимым, вжался в мою спину, судорожно стискивая ларец. И тут произошло то, чего я подспудно ждал. Лицо Оболенского озарилось вспышкой узнавания. Нейронные связи в его пьяном мозгу замкнулись в нужной последовательности.
— Ба! Да никак Прошка⁈ Аксиньин выродок! Сын моей кухарки!
Развернувшись к своей свите, князь засиял, словно золотоискатель, намывший самородок в сточной канаве.
— Господа, вы только посмотрите! Видите этот перст судьбы⁈ Это же Прошка, с моей кухни! А ныне — ученик самого Саламандры! Я же говорил вам, у меня глаз-алмаз! Я таланты чую за версту, даже среди челяди! Я его в люди вывел!
Офицеры вокруг вежливо кивали, натягивая дежурные улыбки, однако в их глазах читалась откровенная скука пополам с брезгливостью к этому пьяному балагану. Бедный Прошка залился краской до корней волос, вжимая голову в плечи и мечтая, вероятно, провалиться сквозь натертый паркет прямо в подвал. Оболенский же, войдя в раж, покровительственно обрушил тяжелую ладонь на плечо парня, едва не уронив того вместе с ларцом.
— Помяните мое слово, этого щенка скоро будут величать князем всех петербургских ювелиров! Моя школа! Все из моего дома вышли!
Желваки на скулах Толстого заходили ходуном. Атмосфера накалялась: еще мгновение, и он бы осадил навязчивого аристократа так жестко, что тот забыл бы дорогу ко двору. Едва заметным жестом — легким касанием локтя — Воронцов остановил его.
Князь, сам того не ведая, работал на меня. Причем бесплатно и с энтузиазмом.
Во всеуслышание, при десятках свидетелей из элитных полков, он фиксировал статус Прошки как моего ученика, одновременно подчеркивая его нижайшее происхождение. Мой социальный эксперимент получал громкую промо-кампанию из уст главного болтуна Петербурга. Охват аудитории — стопроцентный. Лучшего вирусного маркетинга в девятнадцатом веке и придумать нельзя.
— Мы спешим, князь, — мягко произнес я, аккуратно высвобождаясь из его окружения. — Ее Величество не любит ждать.
— Да-да, разумеется! — Оболенский легко переключился, потеряв к нам интерес. — Ступай, друг мой, сотвори чудо!
Мы двинулись дальше, оставляя его наслаждаться минутой славы. Продвижение сквозь толпу напоминало прогулку по минному полю без карты. Каждый взгляд, веерный жест или полуулыбка могли скрывать детонатор. Мимо, шурша шелками, проплыла графиня, известная связями с «московской партией» — ее глаза, скользнувшие по мне, были холоднее стали клинка. Старый князь Куракин, напротив, отвесил подчеркнуто почтительный поклон, публично демонстрируя свои ставки в этой игре. Сложнейшая, многослойная партия, где я пытался на ходу выучить правила, постоянно меняющиеся по ходу пьесы.
Погружение вглубь зала напоминало проход через работающий заводской цех: шум сотен голосов, звон хрусталя и грохот музыки сливались в фон. Духота нарастала. Стараясь не вертеть головой, я сканировал пространство периферическим зрением, пока внутренние радары не засекли цель.
У дальней колонны, в плотном кольце свиты, стояла Великая княжна Екатерина Павловна.
Несмотря на оживленную беседу с каким-то иностранным послом, ее система наведения сработала безотказно. Я ощутил этот взгляд кожей, словно на затылке сработал термальный датчик, предупреждающий об атаке. Наши глаза встретились поверх эполет, диадем и фальшивого веселья.
Ни тени улыбки, ни намека на приветствие. Я вежливо поклонился, уж у меня корона не спадет, не жалко.
Она смотрела холодно. Расчетливо. Взгляд княжны скользнул с моего лица на ссутулившуюся фигуру Прошки, прожег бархат на ларце и вернулся ко мне. В этих темных глазах я без труда прочитал безмолвный ультиматум, не требующий дешифровки: «Это — для матери. А что ты приготовил для меня? Ты помнишь о долге, мастеровой?».
Я прошел мимо, увлекая за собой свою маленькую свиту. Однако холодок от этой встречи осел где-то в районе позвоночника.
