За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг
– А вот это, – рядом с дровами опустился большой комок, что-то размером с голову, завёрнутое в лист. – Еда, пища. Да не обольщайся, не мясо.
– А что?
– Жучки, червячки.
– Ты серьезно, что ли?!
– Шучу, потом посмотрите, орех какой-то местный, вкусного мало, но съедобный, с горчинкой такой, там кучи его, только собирать трудно становится. Израну, видно, дела не было до притчи о том, какой Тольнак молодец и как в Болоте надо дрова искать, он положил на ладонь несколько орехов, повертел в пальцах. Лица его видно не было, но Чию показалось, что он разочарован чем-то. Не о Тольнаке он сюда говорить приходил. А о чём? Тольнак повернулся к нему:
– Изран, слышь…
– Потом поговорим.
Он поднялся и зашёл в одну из многих уже протоптанных тропинок, скрывшись за сплошной стеной тростника.
Костёр оказалось негде разжигать, так что дрова применить не получилось, поначалу попробовали разжечь с краю от настила, но, когда на лежак полетели искры, бросили. К тому же нечего было готовить. За то время, пока они провозились с дровами, из того, что шептал Тольнак, расслышал он немногое и самое простое, тот в возбуждении принялся что-то рассказывать, что-то неодносложное, руками что-то показывал. Говорить приходилось тихо, так как вокруг кто-нибудь находился, «шикал» на него, когда он пытался переспрашивать погромче. Чий сначала молча слушал, не перебивая, и понимая только очень примерно, о чём рассказ. Он подумал, как нелепо Тольнак сейчас выглядит с этими дровами, вокруг которых он для виду мялся, пускаясь в такие подробности.
– Ну, понял? Чего ты лыбишься?
– Нет. Да ты ерундой не занимайся, проще скажи.
Д- а я же тебе… Х-м-м… Короче, я не знаю, как Кара, они тогда шли. Пока. Но завтра, я уверен, ясно станет. Точно, ну почти, короче, я сильно удивлюсь, если ошибаюсь. Всё. Лес!
– Это всё?
Тольнак кивнул. Чий поднялся, разогнув спину. Ему почему-то не верилось, что вот так просто… Но зато Тольнаку верилось. Может, надумывает? Он вспомнил, каким тот был раньше: «может, да, может, нет». Хотел, но особого энтузиазма не чувствовалось. И, вообще, это ведь Тольнак, не Ушастый, до того, как они пошли, Чий считал, что он слов своих не имеет, Изран за него говорит, такой молчаливый, серьёзный, сам ничего не утверждает, не как Ворот, тому лишь бы повод был, сегодня одно говорит, как Изран опять же, завтра – уже другое, до абсурда доходило. А тут, наоборот, создавалось впечатление, что вообще мнения своего нет, он же по десять раз перестрахуется обычно. А сейчас вон, глаза горят.
Есть не хотелось, хотелось пить, он посмотрел по сторонам, понял, что не получится: ночь, ничего не видно, ил, который они подняли. Половина уже спала, Рыжие закончили достилать, старший пытался обтереть ноги пучком соломы. Лучше бы лицо. Младший крутился рядом с Тольнаком, клянчил разжечь костёр:
– Хотя бы небольшой, посидим.
Тот сначала отнекивался, говорил, что трута мало, потом громко:
– Что ты пристал, спать страшно, маленький?
Кольма обиженно отошёл. По идее, надо было спать, но спать не хотелось, тем более хотелось узнать, о чём собирался «потом поговорить» Изран.
Он набрал горсточку орехов, скорее, семечки, в тонкой шелухе, они пахли уксусом и на вкус были явно не очень, горькие и вяжущие, немного побродил рядом. Ночь стояла тихая и красивая, без ветра, тихие звуки Болота, проснувшегося для бодрствования в темноте, а, когда их не было, в перерывах между ними, была тишина, не глухая тишина ямы, мертвая и грузная, а нежная, подвижная, колышущаяся как пламя лучины. Тишину тоже можно слышать, казалось, её даже можно потрогать. Когда он вернулся, Тольнака не было, видно, за это время Изран всё-таки собрался с мыслями, и они ушли «говорить», значит, это не для всех. Он тихо, чтобы никого не потревожить, лёг, сначала боком, потом перевернулся на спину и стал размышлять. Не для всех, не для всех. Значит… На что он вообще надеется?..
Вот это уже было похоже на обычный вечер, он так постоянно ложился спать, и сейчас Чий почувствовал, как это снова надвигается, с осадком почему-то неприятным таким, скучным, как все эти дни, и забытое что-то неловкое от когда-то давно случившегося и сейчас оставшееся в этом осадке. В голову под вечер лезли всякие мелочи этого дня и дней прошедших, непременно надо ему было вытащить их из памяти и начать крутить перед собой и обсасывать. Это называется у меня «думать», надо сегодня подумать пойти – ложусь и начинаю думать, а ведь, действительно, что я «думаю», это ведь чаще всего с размышлениями ничего общего не имеет… Тупой перебор информации, полусонный бред. Что делал Изран, что делал Ворот, что Дерево, Тольнак сказал то-то, Ушастый сегодня ел меньше всех. Да! Он вспомнил сегодняшнее и грустно улыбнулся. Ушастый сегодня вообще не ел. Иногда это приносило пользу, когда можно что-то решить, но чаще было, как сидеть перед стеной и пытаться решить, что за ней может находиться.
Сверху ровно и постоянно светили звёзды, освещая тишину. Есть совсем не хотелось, хотя он и должен быть голодным, по-любому должен, но он сегодня даже чуть было не отказался от своей доли орехов. Семечек – какие это орехи, почему, хотя ладно, пусть будут орехи. И в голове легкость и пустота, и ноги с руками легкие. Может, как раз из-за голода.
Он вдруг подумал, что если бы ситуация была другой, то вот такие минуты и называются счастьем, он ведь уже очень давно его не испытывал – счастья, последний раз, кажется, в день, когда они подрались с Ручёвскими. Странно. Ведь тогда, вроде, он весь вечер скучал и было неприятно, а сейчас это счастье. И вообще, в детстве, кажется, его очень много, потом меньше и меньше, а сейчас – он вспомнил бурую Степь до горизонта, Болото, горизонт пожирающее, они идут, лица, грязь, холод, правда холода он не помнил, сейчас было приятно прохладно, он засунул руку под рубашку. Ледяная. Может, точно заболел. И ещё был Изран, о котором ему непременно надо «подумать» сегодня. Подсознательно Чий понимал, что пытается обмануть свою совесть, что обдумать действительно надо, он его совсем перестал понимать в последнее время. Хорошо завтра, завтра, думать завтра будем. А сейчас я что делаю?
Он перевернулся на бок, твёрдо решив забыться, ощущение Тишины больше не возвращалось, и мысли потекли медленно
