Письма героев (СИ) - Максимушкин Андрей Владимирович
— Алексей Сергеевич, оставь мне дизель-генератор. Потребуется сварка. Генералов, отправь ребят посообразительнее за битыми машинами. Если получится, кабины и кузова прямо на месте снимите. Нечего их таскать. Баки откручивайте в первую очередь.
Замечание резонное. Пусть саперы всегда были интеллектуальной и рабочей элитой армии, но лучше перебдеть, чем седеть раньше времени от доморощенных гениев, режущих бензобаки электродом. Говорят, бывали случаи, раздолбаи из глубинки ацетиленом резали с вполне понятным результатом-с.
Оставив взвод, Чистяков запрыгнул в машину. Полноприводный «Жук» первым свернул на грунтовку вслед за грузовиками с противотанковыми пушками. Конечно, речка мелкая, дно каменистое, но броды отнимают время. Вон, на противоположном берегу машина отчаянно буксует на крутом подъеме, солдаты буквально на руках выталкивают груженную трехтонку. Потери времени. Проклятые потери.
Пока Никифоров и двое седовласых унтеров лазили по мосту, прикидывали, как и чем усиливать пролет, как крепить несущие балки, на берегу встали две машины с «Эрликонами». С противоположной стороны дороги прямо на окраине местной деревеньки развернулся автомобиль с длинноствольной зениткой. В отличие от старых лицензионных автоматов, пушка явно мощнее. Зенитчики быстро поставили кузов машины на домкраты и развернули свое орудие в направлении озера.
Глава 31
Норвежское море
13 мая 1940. Кирилл.
Летчики второй эскадрильи откровенно скучали. Как 11 мая эскадра в полном составе вышла из Александровской гавани, так корабли и держали крейсерский ход на запад. Полеты не велись. Самолеты со сложенными крыльями надежно принайтованы на шесть-восемь точек в ангарах. Палубы авианосцев удивляли пустотой. Вдруг выяснилось, что делать летчикам в походе особо и нечего. После подъема флага, утренней молитвы и завтрака, подполковник Черепов выгонял всех на зарядку на палубу, благо полгода позволяла, а затем до самого вечера люди оставались предоставлены сами себе. Даже работы в ангаре и мастерских не находилось.
Спиртное на борту строго запрещено. Да летчики и сами не допустили бы подобного. Жить то все хотят. Карты не одобряются. Оставалось только читать, часами трепаться в кубриках, да отсыпаться с запасом на будущее. Как легко догадаться, последнее быстро надоедает.
Радовала погода. Восхитительная северная весна, чудный май месяц. Море спокойное. Постоянно светит солнце. Полоса непогоды на траверзе Медвежьего не в счет. Это и штормом не назвать. Пять баллов тяжелым авианосцам не помеха. Проломились через волнение не сбавляя ход.
— Господа, унтер-офицеры, кто как думает, куда нас несет воля командования? — изрек Иван Москвин.
— Куда скажут, туда и принесет, — проворчал Кочкин отворачиваясь к переборке и натянул одеяло на голову.
Кирилл Никифоров вложил между страниц закладку, убрал книжку на стол. Вид свернувшегося эмбриончиком товарища провоцировал, из глубин подсознания всплывали разные нехорошие мысли. Воровато оглядевшись, Кирилл подкрался к Диме и громко хлопнул в ладоши.
— Мать твою!
Кочкин швырнул в собрата по кубрику подушку. Промахнулся, но попал. Не в того. Подушка прилетела прямо в голову Ковалеву, попутно выбив у него из рук стакан с водой. Ошалевший от такого подлого нападения, Сима недолго думая, отправил подушку в Никифорова. Тот вернул ее хозяину. Бедная спальная принадлежность летала по крошечной каюте, как пушечное ядро. Увернуться от нее было решительно невозможно.
— Как дети малые, — старший унтер-офицер Москвин забрался на койку с ногами и созерцал дружескую потасовку. Он недолго оставался в стороне.
— Москва за нами! — с этим криком Ковалев метнул в Москвина одеяло.
Минуты через три ребята успокоились. Удивительно, ничего не сломали и не разбили. Но это скорее заслуга не самих летчиков, а неизвестных мастеровых, оборудовавших кубрики младшего летного состава. Здесь решительно нечего было ломать, все стальное и намертво прикручено к палубе или подволоку.
Приборка не заняла много времени. Разумеется, сонливое состояние с Димы Кочкина как рукой сняло, точнее говоря, подушкой.
— Говорили, военный заем открывают. Обещают под семь годовых и выплата сразу после победы над англичанами.
— Дима, где ты был? Перед отплытием все уши прожужжали этим займом, — отреагировал Никифоров, чуть помолчав добавил тише: — Пользительно. Процент очень «жирный».
— Я вот думаю, стоит ли подписаться? Деньги все равно в банке лежат под три с половиной процента. До конца войны отпуск не дадут. Тратить некуда и не на что. Может, купить облигаций?
— Родителям лучше переведи.
— Батя отказался. Сестер замуж выдали. Братья сами работают. Родителей мастерская кормит. Я же самый младший у них. Как летное закончил, так и от наследства отписался. Старшим все достанется.
— Дурак, — беззлобно бросил Ваня Москвин. — Отец работать не сможет, как жить будет? Сам по своим знаю, кто на себя работает, пенсионные фонды не любят, потом к старости вспоминают, да поздно. Вернемся в порт, в первое же увольнение переведи ему. А лучше акций заводов купи на его имя.
— Если не вернусь, батьке все и уйдет.
— Дурак! — единогласно ответствовал кубрик.
— А если женюсь?
— Так ты погибать собрался, или жениться? Есть на ком?
— Большой разницы нет, — тихо прозвучало со стороны иллюминатора. Серафим на все имел свое мнение, но не всегда им делился.
— Ну, а вдруг, повезет? Женюсь, деньги потребуются. — Гнул свою Кочкин. — Там и облигации с процентами пригодятся. Вот ты, Кирилл, осуждаешь, а у самого родня обеспеченная. Тебе о хлебе на завтра думать не нужно.
— Знал бы ты! — резко бросил Никифоров.
— Тихо, — Иван встал посреди каюты и развел руки, готовясь разнимать летчиков. Явственно запахло дракой.
Кирилл скривился как от оскомины. Не хотелось ничего говорить и кому-то что-то объяснять. Кто знает, тот не осудит и промолчит. А то что, мама опять одна осталась с маленькой дочкой на руках, так это не поймут. Кто с детства жил с отцом в достатке, сытости крестьянской семьи представить себе не могут, каково это женщине одной с ребенком на руках.
Родные вроде есть, да не так все просто. Отчим со своей бронеротой на Рейне. Пишет, что все хорошо, да черт его знает, как там на самом деле. Человек штабс-капитан Удалов суровый, офицер старой закалки, хоть и из крестьян, простыми солдатами прикрываться не будет. Дай Бог, вернется живым. Мама за него каждое воскресенье свечку ставит. И за Кирилла. И за Владика.
Сводный брат Владислав тоже в армии. Вместе в Оренбургское летное поступали, вместе учились, только брат на бомбардировщике работает. Когда Кирилл последний раз заказывал междугородний звонок домой в Чернигов, мама сказала, что Влада на запад перевели. Последнее письмо от него пришло с немецкими марками из Карлсруэ.
Вот так и получается, трое взрослых мужчин у мамы, да все с погонами. Дядя Иван в армию ушел. Ну, он хоть сапер, их под пули не бросают. Один дядя Тимофей как работал инженером в Брянске, так до сих пор на заводе стиральные машинки, вентиляторы, газовые плиты, прочую домашнюю машинерию строит. Но у него своя семья, есть о ком заботиться.
О дяде Жене и говорить нечего. Вон его «Рында» в десяти кабельтовых от «Апостолов» идет. Так и получается, родных много, да случись что, придется на себя заботу о сестре и племянниках брать. О том, что и он может не вернуться на палубу авианосца, что сам «Двенадцать Апостолов» может погибнуть со всем экипажем и летчиками, Кирилл не думал.
Премию за воздушные победы, накопившиеся походные и боевые, старший унтер-офицер Никифоров потратил на облигации. Маме он деньги переводит, на себя хватает. Доплатам и «крестикам» нечего лежать в банке, процент маленький — только миллионщиков раскармливать. Стране эти деньги нужнее, на них император самолеты и корабли закажет, снаряды и хлеб купит, с этих денег калекам и семьям погибших пенсион выплатит. О гашении облигаций после войны будет время заботиться. Хотелось верить — контрибуции хватит на всех. А если и нет, не суть важно. После прошлой войны тоже не сразу проценты выплатили, но постепенно закрыли все долги перед своими, даже с надбавкой за инфляцию.
