Филип Дик - Человек из Высокого Замка
Вот и представил А. Тойнби, что Александр прожил долгую жизнь: завоевал, а впоследствии и объединил всю Евразию, Африку и упрочил эллинскую империю, которую его преемники распространили на Новый Свет. Экспансия идей пан-эллинизма охватывает весь земной шар. Культурный прогресс в отсутствие войн ускоряется. Повествование завершается в девятнадцатом веке — земляне готовятся к первой высадке на Марс…
Итак, еще одна утопия? Отчасти, да. Но вряд ли А. Тойнби стал бы их множить очередным проэллинским опусом (хоть приверженцев той эпохи — пруд пруди). Ученого интересовало совсем другое, ведь это не единственное его подобное эссе. А вот советские историки в 1979 году вяло откликнулись на рассказ о «долгожителе А. Македонском» снисходительными комментариями. Для них — «история не знает сослагательного наклонения», и в подтверждение указанного тезиса последовали привычные ссылки на классиков марксизма-ленинизма. Это в нашей традиции — воспринимать вновь описанное общество как утопию или антиутопию. Хотя из-за привычки претерпевает истина. Никто не попытался подойти к анализу эссе как самоценному художественному варианту истории — фантастическому произведению. Возможно, мало верилось, что историк с мировым именем способен на такую «ерунду».
А перед нами — фантастика. Особая, относящаяся к жанру «альтернативной истории» (далее — АИ). В процессе развития общества, оказывается, есть «узловые моменты», когда все колеблется на чашах весов и зависит от конкретных обстоятельств: расстановки сил, личностей, партий… Впрочем, стоит ли продолжать изложение ортодоксальной теории социального развития?
В одной из областей прикладной математики — теории графов — при исследовании непрерывных функций, с ними иногда случаются неприятные вещи. В некоторых точках они становятся неопределенными. Непрерывная линия разрывается, и всех сразу же начинает интересовать вопрос: что же там, в этом разрыве, происходит. Разумеется, не только из-за досужего любопытства, но и в практических целях, создан специальный математический аппарат, позволяющий в точке разрыва исследовать функцию. Вроде как судить о поведении человека по косвенным данным.
В истории — наоборот: каждая точка имеет множество вариантов продолжения, но реализуется один. К чему он привел, мы знаем, и тут же возникает извечный' вопрос: «А вот, если бы?..» И отдушину мы находим в фантастических произведениях АИ.
Тойнби, конечно же, отнюдь не первый, кто обратился к фантастическим мирам АИ. К их открытию фантастика шла несколькими путями, точнее, ему предшествовало не одно, а целая цепь открытий и находок. Почти научных. И начало положил Г. Дж. Уэллс в своей «Машине времени». Впрочем, сначала в мировоззрении должно было сформироваться такое восприятие всемирной истории, в котором она сама выступала бы неким целостным и многомерным процессом, последовательностью взаимообусловленных событий. А этому, в свою очередь, предшествовало создание национальных историй и уже последующее сходство их черт и различий. К слову, и тут мы оказались впереди планеты всей. Напомним, первой русской истории Карамзина — менее двух столетий, а украинской или белорусской — и того меньше…
Вторая ступенька к АИ — модная в начале двадцатого века математическая, а впоследствии и физическая концепция многомерности. Необжитыми «иными измерениями» тут же воспользовались мистики и оккультисты, мигом разместив там потусторонний, загробный мир. Фантасты оказались осторожнее. Идея четвертого измерения, параллельных и иных пространств поначалу эксплуатировалась слабо. Г. Дж. Уэллс — вспомним роман «Люди как боги» — изобразил очередную Утопию.
Преемственность в развитии фантастических идей и изобразительных приемов подчиняется, по-видимому, неким законам с эволюционными воззрениями Дарвина. Необходимо незаметное неискушенному глазу накопление частных художественных находок, и лишь тогда в фантастике появляется тематическое направление, постепенно формирующее новый жанр, включающий в себя набор специфических художественных средств. Хотя и здесь, как и в теории естественного отбора, происходят «мутации», только практически всегда благоприятные. Как правило, создается предпосылка для прорыва к новым возможностям, однако проходят годы, прежде чем туда устремляется литературный поток. Опять-таки возвращаемся к Г. Дж. Уэллсу, одарившему нас массой новаторских идей, которые получили дальнейшее развитие через десятки лет.
Аналогично происходило становление темы АИ, прежде чем она стала жанром фантастики. С ранними предшественниками ее роднит уже сама общность логического приема: «Что будет, если…» Далее фразу по желанию собственного воображения можно заканчивать словами: «…исчезнет сила тяжести», «…на Землю упадет комета», «…человек потеряет тень» и, наконец, «.—Александр Великий не умрет в уготованный судьбой час».
С АИ граничат утопии и романы-предупреждения. Если утопии — древнейший жанр, отражающий представления о некоем идеальном состоянии общества, — гораздо «старше» фантастики в ее теперешнем понимании, то антиутопия и романы-предупреждения рождены современностью. Хотя, объективности ради, подчеркнем: присутствие подобных мотивов уже прослеживается в античной литературе (а может быть, многое в ней нужно считать фантастикой?). Собственно, АИ в этих жанрах нет; по существу, они изображают различные варианты завершения Истории. С альтернативно-исторической фантастикой эти большие литературные массивы объединяет общность подходов и многих художественных приемов, но цель здесь — принципиально иная. «Нигде» и «никогда», как видим, раскручивают спираль возможностей фантастики еще сильнее.
Сочетание приема «машины времени» и идеи многомерности пространства подготовили в умах писателей-фантастов, до. и просто писателей, почву для ростков АИ. Впрочем, забегая вперед, заметим: и без того, и без другого можно было бы обойтись. На первый план всегда все же выступают художественное видение и умение логически рассуждать, объединенные одним понятием — мастерство фантаста.
Итак, в наметившихся границах и на едва подготовленной территории писатель делает некое допущение: какой-то исторический постулат подвергается сомнению, из исторической константы трансформируется в переменную величину и с помощью столь простого логического приема конструируется новая искусственная история. И, если произведение в конечном счете создается именно для этого, мы имеем, как, например, в случае с А. Тойнби, «чистую» альтернативно-историческую фантастику. Хотя иногда, в силу каких-либо только писателю известных причин, АИ служит просто литературным приемом.
Что же заставляет фантастов обращаться к вариантам «иной» истории? Что — кроме внутренней поразительной ценности — использовать логическую способность и представить нереализованные возможности исторического развития, приведшего к различным вариантам сегодняшнего дня. И тогда на сцену выступает альтернативная действительность. Что, — помимо увлекательного занятия рисовать самые причудливые и невероятные, с точки зрения обыденности и здравого смысла, картины живой реальности? И здесь заложена одна из основных фундаментальных закономерностей и особенностей фантастической литературы — ее способность изобразительного замещения реальности. Фантастика оказывается в состоянии разрушить сам мир, построенный на принципах реалистической литературы, где постулируется тождественность. Возможно, предложенная трактовка данного понимания несколько утрированна, но ведь многие годы нас убеждали в этом соцреалисты. Подобное осознанное «разрушение» реальности таит массу интереснейших возможностей, самоценных для точного и объемного понимания, в конечном счете, собственной нашей действительности. И, прежде всего, на примерах отечественной истории.
Сколько сегодня возникло проблем, связанных с подготовкой учебников по истории. Переписываются заново многие сотни страниц. Чем не создание АИ? Ан-нет, просто политика, — достаточно вспомнить Дж. Оруэлла, «1984». На самом же деле, только теперь мы впервые подходим к подлинно историческому пониманию общественного развития — как многообразия, в каждый конкретный момент, альтернативных путей развития: исторического, политического, экономического, культурного. Хотим мы этого или нет, но таков наш мир, и само его дальнейшее существование зависит именно от того, удастся ли сохранить это естественное многообразие и возможности свободного выбора. Насколько глубинны данные свойства нашего мира, говорит и христианская религиозная доктрина свободы человеческого выбора. Господь, создавая человека, наделил его именно свободой воли, свободой сознательного выбора. Другое дело, что, с точки зрения христианской доктрины, человек распорядился ею не лучшим образом, вкусив прежде плоды Древа Познания Добра и Зла, а не Древа Жизни, как того хотелось Творцу.
