На чужой войне 2 - Ван Ваныч
Глава 25
Оре. Герцогство Бретань. 29 сентября 1364 года
Утром, однако, переговоров не получилось. Едва на рассвете сеньор де Бомануар вернулся с французской стороны, как был остановлен сэром Джоном Чандосом.
— Сеньор, — сказал сэр, — Хочу предостеречь вас, чтобы вы более сюда не ездили. Мои люди недовольны вашей миссией и могут убить, ежели появитесь среди наших рядов.
Это было то, что сэр Чандос обсуждал ещё прошлым вечером с другими английскими капитанами- те хотели сражаться. Ненависть к французам и желание наживы толкали их в сторону риска- в бой…
— Ступай к своему сеньору и передай, что переговоров больше не будет. Будь что будет, но мы будем сражаться.
Огорченный подобным неожиданным финалом своих усилий, де Бомануар- он действительно возлагал надежды на свою миссию, ибо (в отличие от пришлых- французов и англичан) хотел мира своей родине- был вынужден вернуться в ставку Карла Блуаского и передать ответ сэра Чандоса. И если большинство бретонцев предстоящему кровопролитию не обрадовались, то понаехавшие (привлечённые, как и все наёмники, запахом крови и больших денег) французы, наоборот, были в восхищении- ибо и сами склонялись к подобному. Один из тех, кто давно и прочно забыл, что такое мирная жизнь, и для чего она собственно нужна, Бертран дю Геклен, обращаясь к своему сеньору, так выразил их устремления:
— Только прикажите: и я тотчас верну вам, монсеньор, герцогство, очистив от всех этих жалких людей!
И криками был поддержан множеством сторонников Карла Блуаского. Но не всеми, и это меньшинство недовольно скривилось, не осмелившись- перед лицом обвинения в трусости- возразить знаменитому капитану дю Геклену, а некоторые, из числа бретонцев, пошли даже дальше- немедленно покинув ряды французов, — ведь среди тех, от кого предполагалось очистить Бретань, были их знакомые, друзья, а то и близкие родственники. Однако преобладающее количество дворян хотело сражаться, видя в этом надежду на славу и богатство, и потому Карл Блуаский, держа в памяти и наставление супруги, воскликнул:
— Пусть бог поможет правому! Во имя Господа нашего и святого Ива- мы выступаем!
В это же время сэр Джон вернулся к Жану де Монфору, стоящему в окружении капитанов.
— Что сказал сеньор де Бомануар? — с любопытством спросил претендент на герцогскую корону.
— Карл Блуаский не намерен более вести переговоры. Он будет сражаться при любых обстоятельствах: либо оставшись герцогом, либо погибнув в бою… — солгал, как он полагал, из добрых побуждений, сэр Джон.
Де Монфор почувствовал сожаление, ведь, несмотря на собравшуюся большую армию, чувствовал неуверенность, да и по большому счёту- нежелание проливать кровь своих земляков, а потому предпочёл бы договориться. Но, поскольку ситуация сложилась следующим образом, скрыв свои истинные переживания, бодрым голосом произнёс:
— Клянусь святым Георгием! — и я желаю вступить в бой. Да поможет Господь правому делу! Прикажите развернуть наши знамёна!
Маховик войны медленно, но верно раскручивался в своей неумолимости…
Около восьми часов утра, когда солнце уже полностью поднялось над горизонтом и осветило плотно построенные вражеские ряды, французы под звуки труб сделали первый шаг в нашу сторону. Шагом, ибо обе стороны предпочли биться в пешем порядке: битвы при Креси и Пуатье наглядно продемонстрировали чрезмерную уязвимость коней перед стрелковым обстрелом- с неприятными последствиями для всадников. Сильно проредив количество любителей конных атак и став неким своеобразным фильтром эволюции, после которого выжили лишь те, кто смог приспособиться к изменившимся обстоятельствам…
Медленно продвигаясь вверх по склону холма, французы достигли зоны поражения, и в воздух взлетели сотни пернатых вестников смерти- стрел. Однако, в отличие от вышеупомянутых сражений, сегодня был не их день: слишком хорошо были забронированы латники (в этом плане эволюция тоже не стояла на месте), к тому же плотно прикрытые большими щитами, и оттого редкие стрелы достигли своих целей. Напрасно знаменитые английские лучники рвали себе жилы, расходуя боезапас, противника это не остановило- тот почти без помех поднялся на возвышенность и схватился с нами в ближнем бою.
С грохотом и треском столкнулись копья, закричали пронизанные железом люди. Следом в бой вступили воины, вооруженные коротким оружием: топорами, мечами, клевцами… Стройные ряды почти повсеместно разрушились на отдельные схватки с хеканьем и рычанием рубившихся воинов. И вскоре стало очевидным, что эта битва не чета предыдущим- намного более ожесточенная и беспощадная. Нередко, глаз выхватывал картину безжалостного воина, с ожесточением рубившего уже упавшего врага, который в беспомощности своей с мольбой и надеждой протягивал к тому безоружные руки, но напрасно- получая лишь немедленную погибель. Я бы понял подобное: рутьеры и сами не агнцы, и нередко таким образом отфильтровывают, что называется, зёрна от плевел- богатых от тех, с кого нечего брать. Но это происходит по обычным для любого времени меркантильным соображениям, а здесь-то рубят без всякого разбора! Очевидно подспудно движимые стремлением непременно убить- демонстрируя запредельную ненависть. Если бы не видел собственными глазами, ни за что не поверил, что это те самые англичане и французы, что в будущем едва не “шведской” семьёй живут. Какие интересные, однако, кульбиты, история выделывает…
Вражеская волна докатилась и до наших стройных рядов, и остановилась, истребляемая падающими сверху лезвиями алебард. Не спасали ни щиты, ни лучшая броня от такого, а потому противник отшатнулся, выходя из зоны досягаемости этого страшного оружия. А те, кто не успел, или решил проявить геройство (и такие отмороженные присутствуют, вернее, присутствовали, но недолго) — отправились прямиком на небеса…
Теперь соревновались в ловкости лишь копейщики, но и тут у нас было преимущество в длине древка — наши четырех метровые дрыны против укороченных двухметровых у французов- выигрывая у соперников с разгромным счётом и не позволяя врагам даже приблизиться. А если последнее им как-то и удавалось, они снова попадали под удары алебард- и ситуация возвращалась к изначальной. Так продолжалось некоторое время, но только пока французы не продавили соседей. В этот момент и мне, располагавшемуся с десятком охранников рядом и чуток сбоку от нашей баталии,
