Побег из волчьей пасти - Greko
… Утром двинулись в новый поход. Отдохнули, но силы полностью не вернулись. И раны болели.
Эдмонд с трудом взобрался на лошадь. Руки его серьезно беспокоили. Ему приходилось управлять лошадью ногами. Ему помогали два наших проводника — рослые, мускулистые парни в светлых чохах[2] и стриженные в скобку.
На голове у каждого красовался все тот же суконный кружок, подвязанный под выбритым подбородком. Они рассказали, что используют свои шапочки как пращу. Если встретится нам заяц или еще какая съедобная живность, мигом камнем ее подобьют.
Мне же взамен утерянной на перевале папахи подарили сванскую шапку — всем известный круглый колпак из тонкого серого войлока, обшитый тесьмой. Не сказать, чтобы я был в восторге. У меня такая шапка ассоциировалась с баней. Дал себе зарок, что разживусь в Кутаиси уже привычной папахой. Впрочем, для холодного климата сванских гор войлочная шапочка была в тему. И спать в ней ночью, наверняка, будет удобно. Свои ночные колпаки мы еще в Абхазии потеряли.
Нам предстоял путь по многочисленным горным отрогам и хребтам, протянувшихся зеленым каскадом к Сванскому Хребту. Мы еще были на приличной высоте. Ранним утром мы словно плыли на своих лошадях над облаками. До них, казалось, можно было дотянуться рукой. И уже чувствовалось приближение зимы. Приходилось кутаться в свои многострадальные накидки, подбитые мехом. Наверное, мы выглядели жалко, особенно, Спенсер. Рукава его накидки восстановлению не подлежали.
Наряды наших проводников тоже нельзя было назвать щегольскими.
— Зачем вы полы своих чох такими короткими делаете? — спросил их, не понимая, как так можно изуродовать черкеску.
— В длинных особо по снегу не побегаешь, — объяснили мне постоянно улыбавшиеся Большой и Маленький.
Их так звали, несмотря на то, что они были одного роста. Я, когда услышал их имена, невольно улыбнулся. В моем классе в Тбилиси были два неразлучных друга. Одного прозвали Большой из-за солидного пуза. Другого — Мелкий. Однажды девушка, изрядно уставшая от знаков внимания, которые они оба ей оказывали, решила пошутить.
— Какой же ты Большой, если друга зовешь Мелкий? Тогда ты — Глубокий! — сказала она, насмешливо глядя на обоих друзей.
Кличка приклеилась, хотя Большой очень обижался.
Впрочем, называть кого-нибудь из наших проводников Мелким, язык бы не повернулся. Эти ребята прошли суровую школу гор и военных набегов. Они с жаром рассказывали мне про участие в грабежах как в Княжеской Сванетии,[3] так и в Карачае. И про обычаи кровной мести они знали не понаслышке.
— Коста! Ты же у нас знатный танцор! Спроси этих двух молодцев, есть ли у них обряд воинского танца? — попросил меня Спенсер.
Он даже в своем состоянии не упускал возможности расширить свои этнографические познания.
— Конечно, есть! — подтвердили нам Большой и Маленький. — Ночью, при свете костров, мы втыкаем множество кинжалов острием вверх. Потом под звуки хора и бубна каждый выходит по очереди. Начинает тихо, не торопится. Потом ускоряется. Чем быстрее, тем лучше! Надо так летать между кинжалов, чтобы всем страшно стало! На лице должно оставаться торжественное выражение. Всем своим видом танцор должен показать свое презрение к опасности.
— Боже, какая жалость, что я не увижу столь яркое зрелище, — вздохнул англичанин. — А ты, Коста, так смог бы?
— Эдмонд! Я сыт кинжалами по горло!
Я соскочил с коня. Принялся, как Большой и Маленький, подбирать хворост.
С лесом в Верхней Сванетии напряженка. Почти не растет. Горные гряды вокруг не могли похвастать даже скромным подлеском. Только разнотравьем, иногда по пояс. Отсутствие лесов в Сванетии — палка о двух концах. Нет хищников — им негде прятаться. Но нет и дерева. Так как нам предстоял очередной ночлег под открытым небом, стоило позаботиться об обогреве. Наши проводники чуть ли не с первых минут похода начали этим заниматься. Нас не просили. Жалели. И то! Мы со Спенсером сейчас представляли собой лучшую иллюстрацию к устойчивому обороту «без слёз не взглянешь». Он с двумя обмотанными «культями». Я в два раза краше — с одной.
Большой и Маленький в один голос предложили мне бросить это занятие, поберечь себя. Убеждали, что сами справятся. Я, в свою очередь, убедил их, что уж хворост как-нибудь смогу удержать в одной руке. Вот и шел теперь, собирал. Подбирал здоровой рукой, складывал на полусогнутую больную. Когда набиралось достаточное количество, подходил к одному из двух попутчиков. Те забирали мою «добычу», грузили на лошадей.
Неожиданно Спенсер соскочил с коня. Пошёл рядом со мной.
— Ты уже раз пять тяжело вздохнул, — усмехнулся он. — Что тебе так тревожит? Наши руки?
— Наши головы, Эдмонд!
— Ты имеешь в виду, надеюсь, их содержимое, а не свою смешную шапку? — несмотря на очевидную боль, Спенсер мог шутить.
— Ну, да. Содержимое.
— Что с ним не так?
— Мусора много. Слишком много.
— Во многих знаниях…
— Да, да, да! — я опять вздохнул. — Печаль! Печаль!
Спенсер молчал. Чувствовал, наверное, что меня не нужно подгонять вопросами.
— Знаешь, Эдмонд. Однажды я попал на необитаемый остров…
Вовремя взял паузу, чтобы не ляпнуть, что вспомнил сейчас про Анзер, соседний с Соловками остров, на котором был в 1989 году. Попал туда чудом в составе агитбригады. Развлекали студентов-реставраторов, работавших в стройотряде. Спенсеру о таком не расскажешь. Пришлось серьезно изменить географию моей истории, но не ее суть.
— Ты же знаешь: вся Греция в островах. Случайно остановились. Надо было воды набрать. Я ушел на дальний конец острова. Присел. Черт его знает… Наверняка, сыграло то, что в первый раз за долгое время я оказался один и в полной тишине. Только шум ветра и моря. Тебе же знакомо такое состояние?
Спенсер кивнул.
— И, наверное, вполне объяснимо, что в такие минуты все необычайно проясняется в голове.
Эдмонд мягко улыбнулся, соглашаясь со мной.
— Ты же представляешь, какой ужас окружает меня последний месяц. Он и тебя окружает. Достаточно посмотреть на нас, — я усмехнулся.
— Да уж! — Эдмонд подтвердил. — Кровь и грязь!
— Да, Эдмонд, кровь и грязь!
— Но у нас было и много счастливых минут!
— Я и не спорю. Только сидя на том острове я вдруг подумал: для
