Побег из волчьей пасти - Greko
Спенсер пожал плечами.
— Потом я подумал, что тот камень, на котором я сидел… И все камни вокруг меня. Все чахлые деревца, росшие поблизости. Я уже не говорю про море… Все это мудрее меня.
Спенсер удивился.
— Да, да, Эдмонд. Простой камень мудрее нас с тобой. Он лежит здесь тысячу лет, и еще тысячу пролежит. Ну, ты понимаешь, я говорю образно…
— Конечно, понимаю.
— Ей, природе, плевать на наши страсти. Она равнодушно смотрит на нашу возню. Она грустно усмехается, когда мы орём, что мы её цари! Мы живем только благодаря её милости. Жаль, что вспоминаем про это только в тот момент, когда она нам о себе напоминает. Когда демонстрирует свою силу. Разве мы думаем о своём величии, когда молимся во время шторма, например? Стоит какому-либо вулкану на краю земли — нет, не взорваться в извержении — просто «пукнуть», выбросив миллионы тонн пепла в атмосферу, и солнце уже не пробьётся через этот пепел. Разве мы бахвалимся, когда земля уходит из-под ног во время землетрясения? Нет! Так же трясёмся от страха и молимся. Молимся. Просим природу пощадить нас. Природа сжалится. Мы вздохнём. А уже в следующую секунду опять напялим корону на голову. И обо всем забываем. О том, как нам было страшно, как мы были уверены, что вот-вот потеряем жизнь…
Я огляделся. Заметил вдали на склоне огромной горы бьющий из ледника родник.
— Секунду! — попросил Спенсера.
Потом обернулся к проводникам. Спросил. Они подтвердили.
— Вот! — я ткнул в родник. — Знаешь, что это?
— Нет.
— Здесь берет начало Ингури. Одна из самых значительных рек Грузии. Можно сказать, что здесь Грузия и родилась. Тысячи лет, Эдмонд! Тысячи! Без остановки вытекает вода из ледника! И течет к Черному морю. Несёт жизнь! Мы заснем сегодня, проснемся утром, а вода будет литься. Мы сожжем сегодня вечером этот хворост, но завтра другие на этой же дороге подберут новый. Наши кости сгниют, а этот камень так и будет здесь лежать. И какие из нас тогда цари?
[1] В то время в Вольной Сванетии сохранялись принципы демократии. Выбираемый глава общины должен был демонстрировать скромность всем своим видом.
[2] Принятое в Закавказье название черкески.
[3] В Западной части Верхней Сванетии существовало владение князей Дадешкелиани, называвшееся Княжеской Сванетией.
Глава 19
Блохастое величество
Большой и Маленький замахали нам руками, на что-то показывая. Из низких кустов на куче камней выглядывала любопытная мордочка маленького зверька. Я увидел его в первый раз в жизни наяву. Только фотографии и картины эпохи Возрождения позволили определить, что это — горностай. Я замер от удивления, не желая пугать его. Но горностаю, кажется, было все равно. Он с любопытством осматривал нашу кавалькаду. Словно хотел услышать ответ Спенсера.
— Ты видишь его, Эдмонд?
— Да, да! — кажется, и он был поражен смелостью горностая.
— Почему не готовишь свою пращу? — спросил я Большого.
Он начал активно чесать себе левую грудь правой рукой. Я посмотрел на зверька. Что-то явно причиняло ему дискомфорт.
— Блохи? — догадался я, вспомнив портрет «Дамы с горностаем»[1].
Проводник кивнул, подтверждая догадку.
— Видишь, Эдмонд, какой яркий символ в защиту моих слов! Блохастый горностай! Тот самый зверек, хвост которого украшает мантии королей и царей!
— Блохастый горностай? — переспросил Спенсер и рассмеялся. — Какое блохастое величие царя природы!
Наверное, зверька удовлетворил ответ. Он юркнул обратно, исчез в камнях. Мелькнул пышный хвост — объект мечтаний придворных портных.
Я подошёл к Большому, чтобы передать ему очередную вязанку хвороста.
— Что у вас случилось? — Большой не выдержал, спросил обеспокоенный. — Поссорились?
— Все в порядке, — успокоил я его. — Не ссоримся. Просто разговариваем.
— Просто — так не разговаривают, — усмехнулся Большой. — Твой друг — большой абрек. Ты с ним будь поосторожней.
— С чего ты взял⁈ — моему удивлению не было предела.
— Видишь рукава его черкески? Все изорваны! Когда в бою пыжи кончаются, настоящий абрек рвет рукава на лоскуты, чтобы использовать вместо пыжей. Не выходит из боя! Вот так!
— Что? — поинтересовался Спенсер, когда я вернулся к нему.
— Подумал, что мы ссоримся.
Я не стал его посвящать в интерпретации горцами его воинственного, как им казалось, вида. Не дай Бог, загордится! Где мне найти еще одного блохастого горностая, чтобы приземлить англичанина на землю⁈
— А! — Эдмонд кивнул. — Помоги мне, пожалуйста.
Я позвал на помощь горцев. Помогли Спенсеру взобраться обратно на лошадь. Как бы он ни храбрился, я видел, как ему тяжело. Какой болью отзывается каждое его движение. Как он хрипло дышит. Кроме состояния его рук, меня насторожили еще его глаза.
«Очевидно, нездоровый блеск, — подумал я. — Или это следствие ран. Или он еще вдобавок ко всему сильно простыл. К бабке не ходи, как бы сказал отец Варфоломей, но у него сейчас совсем не 36,6! Это плохо. Теплая постель и горячий чай с мёдом будут нескоро. Если, вообще, будут…»
Спенсер, наверное, чувствуя моё беспокойство, устроившись в седле, демонстрировал крепкое здоровье и уверенность.
— Все это очень красиво, Коста, — продолжил он, как ни в чем не бывало, прерванный появлением горностая наш разговор. — Только я не пойму, к чему ты ведёшь?
— Оглянись, Эдмонд! Посмотри. Здесь нет ничего: ни людей, ни домов, ни армий, ни кораблей, ни больниц. И так уже тысячи лет. Уверяю тебя, еще лет двести пройдет, и все будет таким же. Только безграничное пространство. Отсутствие времени. Не это ли есть свобода, о которой мы все время говорим? Настоящая свобода, а не та, которую «цари природы» пытаются установить оружием и кровью.
— И что ты предлагаешь? Сесть всем на камни, посмотреть на море, и признать, что и камень, и море мудрее? Ты же понимаешь, что это невозможно…
Я вздохнул.
— В итоге, — Спенсер пожал плечами, — человек встанет с этого камня и швырнёт его в море. И камень этот в воде за тысячи лет просто сотрется в пыль под действием волн. А человек потом плюнет в воду, развернется и пойдет по своим делам. Потому что он — свободный человек.
— Ну, и какая свобода тебе милее?
— Даже если
