Вадим Мельнюшкин - Затерявшийся
— Точно в подвале?
— Точно.
— К окнам не подходите.
Хотелось не убивать, а рвать глотки. Зубами.
— Вань, показывай дорогу. Собаки нет?
— Убили Полкана.
Забор между участками был хлипкий и дырявый, потому прошли легко. Света в доме хватало. Слышался хохот, пьяные мужские голоса и звон посуды.
— Маша, Машенька, — пацан подполз к небольшому окошку в фундаменте и жарко шептал.
— Ванька, уходи немедленно, уходи…
— Мария, — отодвинул мальчишку в сторону и тоже зашептал. — Всё будет хорошо, не бойтесь. Спрячьтесь в самый дальний угол и ничего не бойтесь. Худшее уже позади.
Сначала хотел этим пирующим гранату бросить, типа строго по канону: получи… гад, гранату! Но, послушав, что происходит внутри, план решил изменить. Надо было видеть лицо мальчишки, когда, расстегнув ремень, снял камуфляжную куртку и штаны, надел пилотку и снова подпоясался, предварительно сдвинув кобуру с "браунингом" на пузо, по-фашистски. Жаль зеркала нет, но бравый унтерштурмфюрер должен смотреться здесь феерично, даже в полевой форме.
— Рот закрой, жук майский залетит.
— …так осень.
— Всё равно закрой. Стоишь здесь, сторожишь ранец и шмотки, если будет стрельба, а я через минуту тебя не позову, убегай.
Не убежит, видно. Мужик. Лады, теперь и мы пошли. Интересно, дверь не заперта, а то стучаться как-то не в жилу, из образа выпаду. Дверей оказалось две и обе нараспашку – вам же хуже.
— Auf! Stillgestanden![4]
Оружия в руках у меня не было, вдруг эти уроды форму не разглядят, но автомат я повесил так, будто придерживаю ствол рукой, чтобы время реакции было минимальным.
Гоголь, немая сцена.
— Aufstehen, russische Schweine![5] — срываюсь на фальцет и вытаращиваю глаза. Выглядеть должно страшно, особенно с пьяных глаз. Сработало, вскакивают как миленькие. Если бы знал, что такие тормоза, сразу стрелять стал бы. Кстати, теперь можно и ствол достать. Рву застёжку кобуры и выдёргиваю "браунинг", одновременно надрываясь в крике.
— Freaks, Schwein, geschossen…[6]
Струхнули, но к оружию не дёргаются, а до винтовок им достать – только руку протянуть, две прямо к столу прислонены, значит всё правильно делаю. Теперь просто машу пистолетом, изрыгая все немногие известные мне немецкие ругательства. Ага, успокаиваться стали.
— Auf die Knie![7]
Не понимают. Попробуем по-русски.
— Колейны! Встайт ня колейны!
Один, похоже, сообразил, самый трезвый наверно и самый молодой, скорее всего Тарас и есть. Остальным лет за тридцать. Вот и прочие ножки подломили – теперь не разбегутся, не спрячутся. Перестаю безумно размахивать пистолетом и навожу ствол на крайне правого от себя. Бах! Пуля попадает в середину груди и валит полицая на пол. Перевожу ствол левее, потому справа и начал, что так удобнее, ну и Тарас крайний слева. Бах! Второй валится. А вот третий соображает быстро, когда нацеливаю ствол на него, тот уже в полуприсяде отталкивается руками, потому и получает пулю прямо в темя. Бах!
Вот и последний!
— Гражданин начальник, нет!
Ты смотри, пьяный-пьяный, а сообразил.
— Господин офицер, не стреляйте!
Не хрена он не сообразил, зэковская привычка сработала, условный рефлекс.
— Не стреляйте, не стреляйте, не стреляйте…
Даже заплакал. Раньше надо было… и плакать и думать.
— Иван, бегом.
Ванька ворвался в дом с двумя "колотушками" в руках. Вот стервец, ранец распотрошил.
— Тебе кто разрешал по вещам лазить? Ну-ка положь на пол. Вот так! Сестру вытаскивай и выводи отсюда.
— В-в-ванька? — Тарас смотрел на нас круглыми глазами, даже подвывать забыл.
— Да, конец тебе пришёл, сволочь, — пацан сжал кулаки и двинулся на, стоящего на коленях, мужика. Тот попытался отползти, но упёрся спиной в стол, покачнув его, отчего стоявшая на столе бутыль с самогоном упала, и мутная жидкость полилась на пол.
— Отставить, боец, выполнять приказ.
— Он… на люке.
Ага, точно, правое колено Тараса стояло на деревянном люке, уже изрядно поломанном, белеющем свежими сколами – видно пытались взломать.
— Ты, ползи в угол. На коленях!
Когда Тарас отполз в сторону, Ванька, не обращая внимания на уже натёкшую из трупа лужу крови и двоих хрипящих недобитков, подбежал к люку и закричал.
— Маша, Машенька, выходи! Всё уже! Всё!
С минуту в подполе раздавались какие-то звуки, видно девушка здорово забаррикадировалась, затем люк открылся, и показалась голова увенчанная копной растрепанных спутанных волос. В это время расползающаяся по полу красная лужа дошла до края люка и кровь начала стекать в подпол. Увидев это, девушка дёрнулась и ударилась затылком о край отверстия. Рот открылся, чтобы издать крик, но тут она рассмотрела лежащие на полу трупы и скорчившегося у стены Тараса. Вместо крика рот исказила торжествующая гримаса, сделавшая симпатичное лицо на секунду страшным. Стоящий на коленях парень, увидев эту метаморфозу, вжался в стену.
На Марану похожа, вдруг почему-то подумал я, не на ту как её язычники изображают, а настоящую – прекрасную и страшную одновременно. Блин, какая ерунда в голову лезет, где я мог бы настоящую Марану увидеть?
Между тем девушка уже выбралась с помощью брата из-подпола. На ней была какая-то старая рваная телогрейка, наброшенная прямо на голое тело. Видно так прямо и сбежала, а рваньё это уже в подвале нашла. Вдруг Маша замерла, взгляд её уткнулся в разворошенную постель. Взглянув туда же, отчётливо увидел ярко красное пятно на белом постельном белье. Девушка всхлипнула, закрыла лицо руками и выбежала из избы.
— Иван, найди для сестры одежду и быстро за ней.
Мальчишка бросился к шкафу, распахнул дверцы, схватил охапку каких-то висящих там шмоток, и бросился вслед. Пора закругляться.
— Добей, — я махнул стволом в сторону двух ещё живых полицаев.
Тарас глянул на прислонённую к столу винтовку, затем на висящий на спинке стула ремень с кобурой, и уже потом на меня.
— Так добей!
— Ага, ага…
После первого же удара ногой изо рта полицая хлынула кровь. Второй удар, третий… пятый…
— Хватит, готов уже. Второго.
Второй был в сознании и попытался вцепиться в ногу Тараса, поймав её после удара, но сил у него было мало, поэтому нога была выдернута, и удары посыпались один за другим. Минуты три раздавалось хеканье одного и стоны другого. Наконец избиваемый затих, а его палач стоял, тяжело дыша и не глядя на вымазанные по колено в крови ноги. Во взгляде полицая была надежда остаться в живых, ради этого он готов был сделать всё.
— На колени.
— Не надо.
— На колени!
Тарас рухнул, но продолжал смотреть на меня и тянуть руки.
— Не убивайте, гражданин начальник. Я верой и правдой… Я всё что хотите…
За спиной раздались шаркающие шаги.
— Она во всём, стерва, виновата… Я же по-хорошему хотел… В церкви… А она, комсомолка хренова…
Из-за моей спины протянулась тонкая дрожащая рука и попыталась вцепиться в пистолет. Я перехватил оружие за ствол левой рукой, а правой поймал холодную кисть, вложил в неё рукоятку "браунинга", и накрыл сверху своей. Отпустил левую, наводя ствол на цель. Тонкий указательный палец, также накрытый моим, благо размер спусковой скобы позволял, потянул крючок, но вдруг застыл. Первым желанием было надавить ещё и помочь, но я его переборол.
— Суки… — полицай попытался вскочить, но в этот момент палец пришёл в движение.
Бах! Пуля ударила Тараса в пах и бросила обратно. Бах! Бах! Бах! Бах!
— Всё, достаточно. Он уже мёртв.
* * *— Сержант, как там?
— Плохо, Бес, "чехи" с двух "подносов" жарят. Во втором отделении два "двухсотых", у нас Дягилева наповал и Смирнов тяжёлый.
— Бл… Где поддержка?
— Лейтенант говорит, обещали "вертушки", но больше получаса прошло, обедают небось. Бах! Бах! Ещё один сдвоенный разрыв ударил совсем близко от бруствера, над головой хищно прожужжали осколки. Кучно садят, гады. В окоп рухнул кто-то. Живой. Связной от командира роты.
— Тебе чего, жить надоело?
— Товарищ прапорщик, вас капитан вызывает, — и как будто оправдываясь. — Рацию разбило, вот пришлось.
Блин, идиотизм, накрылась одна рацию и всё, как в восемнадцатом веке. А вот бежать пятьдесят метров под минами совсем не здорово, хотя приказы не обсуждаются. Бах! Бах! Рывок, побежали! Бах! Бах! Поздно, мы уже в домике, в окопе конечно, но всё одно хрен достанешь.
— Товарищ капитан…
— Так, Бессонов, — обрывает меня офицер. — "Вертушек" не будет, но есть кое-что получше. Сейчас вон на ту высотку выдвинутся два "буратины". Связь будет через пять-десять минут, но ты всё равно дуй туда, дашь целеуказание.
— Есть!
Эх, опять бежать. Ну, где наша не пропадала.
* * *Проснувшись, почувствовал себя как сыр в сэндвиче – справа и слева мирно посапывали два организма. Маша вообще закинула на меня одну руку, а голову просунула подмышку. От того что она отлежала мне руки и пришлось покинуть царство Морфея. Опять странный сон, если прежний ещё можно было списать на странности, но в этом вообще всё не понятно. Бойцы одеты в незнакомую форму – оружие и снаряжение вообще ни в какие ворота. А звание – прапорщик? Такое только при царе было. "Вертушки", "буратины" и прочая непонятина… Что интересно – оба раза я какой-то Бес. Ладно, подумаю об этом после.
