Сергей Шхиян - Время Бесов
— Знаю, — ответил я, — она бесценна.
— Хороший ответ, но тут вы ошиблись. Вы знаете, кому она раньше принадлежала?
— Понятия не имею.
— Ее подарил молодой Николай Александрович юной Матильде Феликсовне. Но, заметьте, я не спрашиваю, почему она у вас здесь в Москве, а сама Кшесинская в Париже. Я хочу у вас спросить совсем другое, что вы хотите получить за эту вещь?
— Ровно половину от того, сколько она стоит на самом деле.
— Тоже хороший ответ, не будь я дядя Гриша Блиндерман. А знаете, что я вам на это скажу?
Старик был забавный, я никуда не спешил и слушал его треп без раздражения.
— Вы предложите мне четверть стоимости.
— Вы умный молодой человек, но скажу вам, положа руку на сердце, я и этого не смогу сделать. У меня просто нет таких денег.
— Жаль, — сказал я и протянул руку за бабочкой. — Попробую продать в другом месте.
— Вы думаете, там вам дадут больше? — покачал он головой и накрыл украшение своей желтой, пухлой ладошкой — Вам там могут вообще ничего не дать, да еще и вызовут ГеПеУ. Вы сначала послушайте, сколько я вам могу предложить, а потом делайте что хотите.
— Так что я здесь делаю? — спросил я. — Я только и делаю, месье Блиндерман, что вас слушаю и ничего от вас не слышу!
Моя пародия на одесский говор ювелира насмешила, и он назвал сумму:
— Я могу вам дать семь тысяч, и хотел бы узнать, что вы на это скажете?
— Я скажу — да, что мне еще остается сказать, когда нужны деньги, дай бог, что бы вы так жили!
Старик смахнул брошь в невидимый ящик стола и отсчитал мне кредитные билеты. Я, не пересчитывая, сунул их в карман.
— А еще у вас что-нибудь не найдется от мадам Кшесинской?
Я подумал, что семи тысяч нам с Дашей пока хватит с избытком, и отрицательно покачал головой.
— Как только она вспомнит о любимом племяннике, так я сразу к вам.
На десять тысяч, украденных Паниковским у комбинатора Корейки, Остап Бендер открыл контору «Рога и копыта» и купил пишущую машинку, я же на свои семь поменял платье, подстригся в хорошей парикмахерской на Арбате и приобрел целую авоську деликатесов, и у меня еще осталась половина суммы. Потом я вернулся в комнату Ордынских.
За беготней и новыми впечатлениями, я как-то отстранился от проблем Дашиного отца и только тогда, когда открывал входную дверь — у меня тревожно екнуло сердце. В коридоре было все так же темно и запашисто. Непотревоженная Верка прозевала мой приход, так что во вторую от входа дверь я пронырнул незамеченным. В комнате почему-то было темно и по-прежнему сильно пахло лекарствами.
— Даша, это я! — сказал я шепотом
— Папа умер, — откликнулась она тихим, ровным голосом.
— Господи, — только и нашел, что выговорить я.
— Зажги свет, — попросила Ордынцева.
Я нашарил на стене выключатель, и под потолком загорелась маломощная тусклая лампочка. Старик лежал, вытянувшись на своей узкой койке. Черты лица его смягчились, и он был похож на спящего. Даша сидела рядом с ним на кровати и смотрела на меня каким-то потусторонним, просветленным взглядом. Она не плакала, казалась спокойной и едва ли не счастливой.
Глава 18
Похоронили действительного статского советника Александра Александровича Ордынцева на Ваганьковском кладбище в Москве по высшему разряду. Обошлось нам это в пустяк, вторую брошь, купленную все тем же дядей Гришей Блиндерманом. Похоронная контора, плененная щедростью родственников покойного, предлагала организовать место на Новодевичьем, но я решил не зарываться.
Провожали Александра Александровича в последний путь почти все жильцы его бывшей квартиры. Не знаю, из уважения ли к тихому интеллигентному старику, былому собственнику жилплощади, или в надежде на богатые поминки. Из всех жильцов этого гадюшника отсутствовали только две его непосредственные соседки, известные мне Верка без отчества и полная дама, Элеонора Викторовна. У них обеих были виды на комнату старика и знаться с другими претендентами, которыми они считала нас с Дашей, достойные москвички не пожелали.
Больше всех неистовствовала непримиримая Верка. Она бесновалась возле нашей двери, не замолкая ни днем, ни ночью — разоблачала подлых, безжалостных, бесчувственных детей, являющихся к престарелым родителям только для того чтобы, как она выражалась: «захапать наследство».
Никакие увещевания ни мои, ни соседей, не могли успокоить эту достойную женщину. Все гуманные меры воздействия от уговоров до угроз она просто не воспринимала.
И я сдался.
Верка оказалась для меня слишком твердым орешком.
— Ты сможешь здесь жить? — спросил я Дашу, когда после всех хлопот и беготни, связанных с похоронами мы остались одни, и по-сиротски рядышком сидели на кровати покойного.
— Ты знаешь, — сказала Даша, — мне кажется, папа умер счастливым.
— Да, мне тоже так показалось, — соврал я. Мне слишком недолго довелось знать ее отца, что бы делать какие-нибудь выводы.
— Мы с ним помирились, — сказала Даша. — Оказывается, папа меня очень любил.
Эту тему мы обсуждали все последние дни, потому я попытался поговорить о более насущных проблемах:
— Что ты дальше думаешь делать?
Ордынцева посмотрела на меня непонимающим взглядом и спросила:
— А почему какая-то женщина все время кричит возле нашей двери?
— Она хочет жить в этой комнате, — смиренно ответил я. — И сделает все, что бы ты ее не забрала себе.
Если бы мне знать заранее, какой я замечательный провидец, то мы с Дашей и минуты бы не оставались в этом фанерном пенале. Однако, я не послушался внутреннего голоса, и случилось то, что случилось. Совершенно неожиданно на полукрике замолчала в коридоре Верка. Это было так неожиданно, что мы оба непроизвольно повернулись в сторону осиротевшей двери. В нее по-хозяйски громко постучали, после чего она распахнулась настежь, и в комнату ввалились три человека в милицейской форме с наганами в руках. Мы с Дашей невольно поднялись с кровати.
— Руки вверх! — приказал милиционер с решительным и суровым лицом победившего пролетария.
По нему было видно, что если мы не подчинимся, он начнет стрелять. Пришлось поднять руки и ждать, чем все это кончится.
— Попались, голубчики, — сказал, выглядывая из-за его спины, второй с острым лисьим лицом.
— Что вам здесь нужно? — спросила ничуть не напуганная Даша.
— Вы задержаны за сбыт краденного, — сказал суровый милиционер. — Смирнов, зови понятых, будем делать обыск!
Смирнов сказал: «слушаюсь» и поставил на пол какую-то раздутую сумку. Что-то в его голосе и лице мне показалось знакомым. Потом я увидел заглядывающую в комнату Верку и понял, кто он. Фамильные черты говорили сами за себя. Стало понятно и что происходит. Действовать нужно было немедленно и самым решительным образом. Подкидывая нам ворованные вещи, милиционеры не знали, какие матерые преступники на самом деле попались в их чистые руки!
Рядом с их бутафорским тряпьем на затоптанном полу стоял саквояж, полный неимоверных ценностей, украденных у народа. Кроме того, бывшая эсерка и ее подручный были вооружены целым арсеналом, тремя единицами огнестрельного оружия и боевыми гранатами!
Дело тянуло на показательный, политический процесс и высшую меру наказания!
— Стойте, — сказал я, — я хочу признаться во всем!
Милиционеры немного опешили. По их сценарию, мы с Дашей должны были сначала возмутиться незаконным арестом, а потом начать оправдываться и говорить, что мы ни в чем не виновны.
— В чем признаться? — удивленно спросил старший. — В сокрытии краденного?
— Да, — сказал я, — и добровольно выдать похищенное государственное имущество.
От такой удачи «мильтоны» или «мусора», или «легавые», как их тогда ласково называли в народе, слегка припухли. Хищение госимущества не шло ни в какое сравнение с обычной кражей и тянуло на длительную посадку, причем безо всякой туфты с их стороны.
— Добровольное признание служит смягчающим обстоятельством, — порадовал нас третий участник драмы, белобрысый парень с дурковатым лицом.
— А чего выдавать-то будешь? — заинтересовался Веркин сын.
— Позвольте достать? — спросил я.
Милиционеры переглянулись и старший согласно кивнул.
— Выдавай, — разрешил Веркин сын
Я опустил руки, нагнулся, открыл саквояж и вытащил из него ручную гранату. Милиционеры оторопели, а я, не торопясь, вырвал чеку и бросил ее под ноги старшему.
Момент бы непрогнозируемый. Сгоряча они в меня могли запросто выстрелить, но я не двигался с места и выиграл несколько мгновений
— Хочу сдать ворованную бомбу, — негромко сказал я.
— Ты что, дурак? — растерянно спросил старший, таращась на мою руку, зажавшую гранату.
— Почему же сразу дурак! У меня полная сумка бомб, уроню эту, весь дом поднимется на воздух.
