Сергей Шхиян - Время Бесов
— Это не здесь, — сказал я Даше, и хотел уже выйти, но в последний момент увидел узкую кровать у стены, на которой кто-то лежал, и утлый столик возле перегороженного пополам окна. Другой мебели в щели не было.
В комнатушке пахло лекарствами: валерьянкой, ландышем и еще чем-то специфическим аптечным.
— Кто там? — спросили с постели тихим голосом
— Вы Ордынцев?
— Да, войдите, я вас не вижу.
— Иди, — сказал я Даше и уступил ей дорогу.
Девушка медленно пошла вдоль фанерных перегородок, дошла до спинки узкой железной койки и остановилась.
Больной больше ничего не говорил, только громко, прерывисто дышал, как-то мучительно, со всхлипываниями втягивая в себя воздух.
— Папа, — на одном выдохе произнесла блудная дочь и, мелко переступая ногами, пошла к изголовью.
— Дашенька, девочка моя, слава Богу, ты успела! — с трудом проговорил больной.
— Папа! — опять воскликнула Даша и упала перед постелью на колени.
— Детка моя, ну что ты, не надо так! — слышалось тот же тихий голос, прорывающийся сквозь женские рыдания.
Я повернулся и вышел, осторожно, без скрипа, притворив за собой дверь.
В темном коридоре кипела скрытая жизнь. Открывались двери и из них выскакивали какие-то женщины, мешали ложками в кастрюлях, чистили и подкачивали примусы, перебрасывались едкими замечаниями, и опять скрывались в своих сотах. На меня посматривали, но сначала никто не подходил. Однако, любопытство оказалось сильнее хорошего воспитания, и соседка Ордынцева, полная женщина с расплывшимся лицом и неопределенной социальной принадлежности, приветливо спросила:
— Никак, вы, гражданин, к старику приехали?
Отрицать этот очевидный факт было бессмысленно, и я признался, что так оно и есть.
— Хворый он совсем, того и гляди, помрет, — без особого сочувствия, сказала она. — Оно может и лучше, что ему свет коптить. Слышно, он при старом режиме в генералах ходил?
— Учителем он был в гимназии, — ответил я.
Однако, факты биографии соседа женщину не заинтересовали, она не обратила внимания на мои слова и заговорила о близком, наболевшем:
— Комната его, поди, Верке достанется, или вы, гражданин, сами на нее претендуете? Так это зря! Мы здесь сами как сельди в бочке! А Верке, вот ей, кукиш! Думает, раз ее сынок милицейский, так комнату захапает! Я ей, твари бесстыжей, своими руками зенки выцарапаю!
— Это кто тварь бесстыжая! — взорвался за моей спиной знакомый голос. — Это кому ты, шалава, глаза выцарапаешь!
Моя недавняя знакомая, которую, как я догадался, в миру звали Верой, проскочила у меня подмышкой и во всем своем гневном величии предстала перед полной дамой.
Однако, первая соседка не сдрейфила, а закричала в ответ на оскорбление «шалавой» пронзительно и высоко.
Передать простыми, понятными выражениями последовавший после этой встречи диалог я просто не в силах. И не потому, что не могу или стыжусь повторить слова, которые произносили разгоряченные дамы. Это-то как раз я сделать в состоянии, тем более, что в обилии неформальных эпитетов, нецензурная брань была вкраплена на удивление дозированно. Дело в другом: чтобы воссоздать такие взрывы страсти, у меня попросту недостанет литературного таланта. Женщин подхлестывало высокое артистическое вдохновение, потому слова из их уст лились нескончаемым потоком.
Присутствие свежего и, как им казалось, заинтересованного в освобождающейся жилплощади зрителя только подстегивало действие. Раскрывая передо мной самые сокровенные тайны личной жизни друг друга, дамы не забывали и о зрителе. Смысл их намеков был следующий: в смысле жилплощади ловить мне здесь просто нечего.
Вдруг скандал кончился так же внезапно, как и начался. Верка шмыгнула в свою дверь, полная дама в свою. Вновь наступила благодатная тишина, и опять в коридоре только натужно гудели примусы, и булькала в кастрюлях кипящая вода.
— Алеша, — позвала меня из комнаты Ордынцева, — иди сюда, папа хочет с тобой познакомиться.
Я вернулся в фанерный пенал комнатенки и подошел к кровати. Бывший директор гимназии выглядел совсем плохо. На серой от старости и плохой стирки подушке лежал умирающий человек с запавшими висками и бледным, небритым лицом. Глаза его лихорадочно блестели, а щеки были влажны, скорее всего, от слез. Дышал он прерывисто со всхлипываниями.
— Позвольте рекомендоваться, Александр Александрович Ордынцев, — с трудом сказал он и тихо добавил, — Дашин отец.
Я в свою очередь представился, правда, не так церемонно. Больше нам, собственно, говорить было не о чем. Поэтому я предложил его осмотреть.
— Не стоит, — отказался он с непонятной в его положении усмешкой, — главное, что я дождался встречи с дочерью, о большем я не мог и мечтать. Мне осталось совсем немного.
— Возможно, мне удастся помочь вам, — сказал я.
— Хорошо, если вас это не затруднит, — согласился старик. — Только не очень старайтесь, в этом мире и в этой комнате меня ничего, кроме Даши, не держит.
Я сел на край кровати и начал свои шаманские упражнения. Ладони постепенно разогревались, меня начало потряхивать от мышечного напряжения, но ответного тока от тела больного не ощущалось. Он действительно умирал, и никакая экстрасенсорика уже не могла ему помочь.
— Спасибо, мне стало лучше, — сказал он, когда я прекратил свои бесполезные манипуляции. — У вас это очень хорошо получается.
Действительно, дышать больной начал много легче и даже слегка порозовел.
— Даша, детка, дай мне свою руку, — попросил он.
Ордынцева села на мое место и взяла отца за руку.
— Извините, Алексей Григорьевич, но мне даже посадить вас некуда, — виновато сказал Александр Александрович, видя, что я стою, прислоняясь к стене.
— Ничего, — успокоил я, — мне все равно нужно выйти в город. Думаю, что вам с Дашей есть, о чем поговорить. А я, с вашего позволения, возьму ключ от входной двери, чтобы не беспокоить вашу соседку Верку.
— Да, он там висит на гвоздике, — сказал Ордынцев, — а Вера, в сущности, неплохой человек, только она очень нервная.
— Я пойду куплю себе другую одежду и какую-нибудь еду, — сказал я Даше, когда она подошла проводить меня до дверей.
— А тебе хватит денег?
— Продам пару безделушек, — ответил я и показал ей две брошки, наугад взятые из реквизированных сокровищ.
Даша равнодушно взглянула на украшения и вернулась к отцу. Мой уход из квартиры соседи Ордынцева проконтролировали, но комментировать не стали. Я вышел из вонючего подъезда на свежий воздух и с облегчением вздохнул. Время приближалось к вечеру, и улица оказалась полна возвращающимися с работы совслужащими. Центральное положение Знаменки определяло и контингент прохожих. В основном это были чисто, но бедно одетые чиновники.
Автомобилей на улице было мало, зато извозчиков предостаточно. Моя замечательная шинель никак не укладывалась в их представление о кредитоспособности, поэтому мне пришлось показать недоверчивому «Ваньке» полтинник, чтобы он согласился отвезти меня в ювелирную лавку.
— Тебе лавку, какую — побогаче или которая победнее? — спросил он, с усмешкой разглядывая мое нестандартное платье.
— В среднюю, — ответил я.
Ювелирный магазин, куда меня привез извозчик, был совсем небольшой. Собственно, даже не магазин, а комнатка с одним прилавком, за которым сидел старый еврей в ермолке и толстых очках. Ни посетителей, ни продавцов здесь больше не было. Ювелир посмотрел на меня сквозь очки красными усталыми глазами. Мой потрепанный внешний вид его никак не тронул, и он любезно улыбнулся:
— Вы сегодня у меня пятый, можно сказать, юбилейный покупатель. Чем имею вам быть полезным?
— Хочу предложить вам кое-что купить, — сказал я, подходя к стойке прилавка.
— Нет, вы скажите мне, что теперь за времена?! — заговорил ювелир, обращаясь к невидимой аудитории. — Все хотят что-то продать, и никто не хочет ничего купить! Так что вы, молодой человек, такого хотите продать, чего у меня нет?
— Вот эту брошь, — ответил я, кладя перед ним брошь в виде бабочки необыкновенно тонкой работы с красными рубиновыми глазами и золотыми крылышками, осыпанными брильянтовой пылью.
Старик уставился на изделие и долго изучал его сквозь очки, не прикасаясь к нему руками. Потом поднял на меня свои увеличенные линзами глаза и иронично спросил:
— И это вы носите просто так в кармане?
— К сожалению, футляр затерялся в дороге, — в тон ему ответил я.
— Да, это, я вам скажу, интересная вещь! — задумчиво произнес старик. — Я даже не буду у вас, молодой, человек спрашивать, не налетчик ли вы. Даже если и вы налетчик, чего я, упаси боже, не думаю, налететь на такую бабочку вы все равно не смогли бы. Просто потому что такие бабочки по столовкам Моссельпрома и Мособщепита не летают. Вы вообще знаете, сколько эта брошь стоит?
