Сергей Шхиян - Время Бесов
— Выходит, полный мой тезка?
— Да, только его расстреляли в девятнадцатом году за предательство. К белым, шкура продажная, хотел переметнуться. Не твой родственник?
— Нет у меня таких родственников, — сердито сказал будущий серый кардинал и вышел в тамбур покурить.
— Знаешь, кто это? — спросил я Дашу с непонятным для нее подъемом. — Будущий главный идеолог коммунистической партии! Как я слышал, начетчик, аскет и редкостная сволочь!
— Этот? — безо всякого интереса спросила она. — Мне показалось, что он какой-то дерганный и глупый.
— Не скажи, на самом деле это великий человек. Большое видится на расстоянии! Пересидеть всех своих врагов и сделать с нуля такую как он карьеру, это дорогого стоит.
— Да пусть его, меня большевики теперь совсем не интересуют. Ты мне лучше скажи, ты сможешь сходить со мной к отцу?
— Почему же нет, продадим пару безделушек и поможем старику хотя бы деньгами.
— Думаю, ему это не понадобится, он никогда не гнался за материальными ценностями. А у нас много денег?
— Было пять червонцев, два ушло на билет.
Мужики, с которыми мы познакомились ночью, помогли нам добраться до железнодорожной станции и с удовольствием поменяли нам заработанные на вывозе зерна бумажные червонцы на царские десятки. Номинально стоимость их была одинаковой, 7,74 грамма чистого золота. Однако, как обычно бывает в нашей стране, обещание правительства поддерживать курс бумажных денег звонкой монетой оказалось не совсем выполненным, и с этого, 26-го года хождение золотых монет внутри страны прекратилось. Банковские билеты начали потихоньку обесцениваться эмиссиями, так что все получалось по нашему извечному принципу: «Хотели как лучше, получилось, как всегда».
— Значит, осталось три червонца? Это много или мало?
— Понятия не имею.
Никаких конкретных представлений о порядке цен в это время у меня, естественно, не было.
— У нас много золотых монет и куча украшений, так что не пропадем, — пообещал я.
К концу нашего разговора в купе вернулся Суслов. Он явно потерял ко мне интерес и больше в разговоры не вступал. Я опять устроился поспать и проснулся только тогда, когда поезд подъехал к вокзалу.
— Куда мы теперь пойдем? — спросила Даша, когда мы вышли на Каланчевскую площадь.
— Давай сначала устроимся в гостинице, — предложил я.
— У нас же нет документов, — хмуро сказала она. — Знаешь, а здесь все осталось почти так же, как было до революции. Только народа стало больше.
Действительно, народа сновало по площади довольно много. Несмотря на то, что был пик НЭПа, одеты москвичи в своем подавляющем большинстве были более чем скромно. Так что я, в своей заношенной до невозможности шинели, почти не выделялся из общей массы.
— Тогда давай сразу пойдем к твоему отцу.
— А как я тебя ему представлю?
— Скажешь, что я твой товарищ или жених.
— Знаешь, Алеша, я почему-то боюсь с ним встречаться, — грустно сказала она. — Может быть, не стоит ворошить прошлое?
— Чего хайло раззявил, деревня! — заорал на меня лихач на лаковом фаэтоне с резиновыми шинами. — Понаедут, мать вашу, и под колеса бросаются!
Я подхватил Дашу под руку и сдернул с проезжей части, извозчик проехал мимо и еще долго грозил мне с облучка кулаком.
— Вот так, сначала попадешь под лошадь, а потом в историю, — нравоучительно сказал я.
— Ты что имеешь в виду? — не поняла Даша.
— Остапа Бендера. Когда он попал под лошадь, об этом написали в газете «Станок», а ее прочитала мадам Грицацуева, — популярно объяснил я.
— Я не понимаю твоих шуток, — рассердилась Даша. — Ты можешь посоветовать, что мне делать?
— Могу. Извозчик! — позвал я, и махнул для убедительности рукой. — Едем к твоему отцу.
«Ванька» было приостановил лошадь, но, увидев мою шинель, хотел проехать мимо.
— Стой, — опять крикнул я, и он нехотя остановился.
— Где живет отец, — спросил я, подсаживая Дашу в коляску.
— На Воздвиженке, — с трудом смогла ответить она.
— Не, меньше рубля не повезу! — заволновался «Ванька».
— Трогай! — велел я. — Не обижу!
Извозчик скептически на меня посмотрел, но послушался.
Я рассматривал улицы, по которым мы проезжали, но почти не видел знакомых домов. Город пребывал в сиротстве и запустении. Дома были серыми и облезшими.
— А как твой отец оказался в Москве, ты же говорила, что вы из Петербурга? — спросил я, когда она смогла адекватно реагировать на окружающее.
— У нас здесь своя квартира. Когда умерла мама, отец перевелся в Петербург. Так что я выросла на Васильевском острове.
— Большая у вас квартира? — спросил я, чтобы как-то занять ее разговором.
— Нет, не очень, обычная, — ответила она и опять замкнулась в себе.
До Воздвиженки мы добирались минут сорок. Уличных пробок не было, но лошадь никак не хотела скакать галопом, так что у меня было время успокоить Дашу.
— Здесь, — сказала она возле доходного пятиэтажного дома.
Я рассчитался с извозчиком, и мы вошли в подъезд, видимо, когда-то нарядный и чистый, теперь… Короче говоря, мы вошли в обычный московский подъезд,
— Второй этаж, — сказала Даша и я, взяв ее под руку, поволок вверх по лестнице.
— Куда ты так спешишь, — взмолилась она, хотя я и не думал торопиться.
На лестничную площадку второго этажа выходила всего одна дверь, так что номера квартиры можно было не спрашивать.
Я позвонил. Прошло около минуты, внутри было тихо. Позвонил еще раз. Опять никакой реакции. Ордынцева, совсем заиндевев, стояла, не отрывая взгляда от двери. Пришлось звонить снова. Теперь я долго продержал палец на кнопке звонка, на случай, если старик плохо слышит.
Неожиданно дверь широко распахнулась, и из нее выскочила женщина с перекошенным злобой лицом:
— Ты чего это здесь фулюганишь, пащенок! — закричала она пронзительным и, я бы даже сказал, больше, удивительно противным голосом. — Тебе чего делать нечего, как в двери трезвонить, черт ты драный! Я тебя щас, что б ты сгорел, анафема, в участок сведу!
— Тихо, тетка! — вежливо попытался я остановить ее безудержный речевой поток. — А ну, закрой поддувало! Ордынцев здесь живет?
Женщина культурного обращения не поняла и продолжила голосить, называя меня самыми нелесными эпитетами, вроде «дряни», «рвани» и «пьяни подзаборной».
— Господи, — тихо спросила Даша, — кто это?
— А ты, проститутка, чего здесь шляешься! — видимо, расслышав вопрос, взялась за нее наша нечаянная знакомая. — Я тебе покажу, шалава, кто я такая!
Однако, показать, кто она такая, в этот раз ей не пришлось. Я, забыв на минуту, что когда-то считал себя если не рыцарем, то хотя бы джентльменом, собрал на груди у этого создания слабого пола в ладонь кофту, притянул близко к себе и пристально посмотрел в глаза.
— Ордынцеву звонить четыре раза, — неожиданно спокойно сообщила женщина, отстраняясь от моей неприятной близости. — Ходют с утра до вечера и трезвонят. Ни минуты покоя!
Далее дама попыталась вырваться из моей длани и захлопнуть за собой дверь, но я ее не отпустил, и мы вместе вошли в какой-то темный коридор.
— Покажи, где он живет, — ласково попросил я, стараясь не слышать, как предательски трещит под моими пальцами ее ветхая одежда.
— Вы, гражданин, не очень! — вновь попыталась поднять она голос. — А та и на вас управа найдется!
— Ну? — продолжил я задавать вопросы.
— Вторая дверь налево, — тихо ответила она и, оправляя помятые одежды, уплыла по темному коридору куда-то вглубь квартиры.
— Она сумасшедшая? — спросила Даша, показываясь во входных дверях.
— Не думаю, — ответил я, приходя в себя после этого феерического явления, — скорее, коммунальная стерва.
Даша на мои слова никак не отреагировала, осталась у входа.
— Но это не наша квартира! — растерянно сказала она, и голос ее задрожал.
— Даша, твой отец живет здесь, вторая дверь налево
— Но, — начала говорить она, я не дослушал, взял ее за руку и потянул в темные недра коммунальной пещеры.
Глаза уже привыкали к полумраку, и я рассмотрел и тусклую лампочку под потолком, и развешанные по стенам личные вещи и предметы быта жильцов, и керосинки, примусы, утлые столики, помойные ведра, стоящие вдоль стен у многочисленных разнокалиберных дверей.
Даша подчинилась. Мы подошли к указанной двери, и я в нее постучал. Нам никто не ответил, Мы стояли в темном коридоре, вдыхая странные миазмы чужой, непонятной жизни. Здесь пахло жареным луком, рыбой, прогорклым мясом и детской неопрятностью.
— Никого нет дома, — сказал я и на всякий случай толкнул дверь. Она медленно, со скрипом, открылась. Мне ничего не оставалось, как заглянуть в комнату.
Сначала я даже не понял, куда попал. За дверью оказался узкий, длинный, фанерный коридорчик, оканчивающийся частью окна.
