Кир Булычев - Покушение
Он откашлялся и исправил поучение:
— Сохранять холодной голову и главное — холодное сердце! Нет ничего опаснее горячего сердца. Назовем это ложной романтикой.
Дзержинский допил стакан чая с лимоном, которого не стал предлагать подчиненному.
— Но главное, учтите, Андреев, что Яков Григорьевич патологически плохо стреляет.
Он единственный наш сотрудник, который может десять раз из десяти промазать мимо паровоза. Но стрелять должен он. Это его работа. Мне сейчас не отыскать другого известного левого эсера, который согласится на акт и сможет его исполнить. Но когда он промахнется, стрелять будете вы. Для надежности вы бросите бомбу.
Ошибки быть не должно. Иначе последнюю пулю — себе в голову.
Дзержинский не улыбался.
Будто хотел сказать — живым я тебя обратно не жду.
Но на прощание по-товарищески пожал Коле руку.
И закончил речь мирно:
— Вы — наш партийный контроль в этой операции. Левые эсеры должны совершить это преступление. Постарайтесь уж, голубчик, чтобы оно свершилось.
Коля проснулся, когда в вестибюль вошли два немца. Один — давешний, второй — склонный к полноте, с добрым, даже веселым красным лицом и губами, лоснящимися после только что завершенного обеда.
Коля перехватил в руку портфель, который почивал у него на коленях, Блюмкин уже вскочил, как провинившийся гимназист.
Круглолицый коротко поклонился, изобразил добрую улыбку и прёдставился:
— Советник посольства доктор Рицлер.
— Лейтенант Миллер, — произнес второй.
— Чем мы можем служить вашему ведомству?
— Мы приехали говорись с послом Германии графом фон Мирбахом, — сказал Блюмкин.
— Посол занят, Я как советник уполномочен вести любые переговоры.
— Речь идет о его племяннике, — настаивал Блюмкин.
Он протянул Рицлеру письмо.
Тот прочел его быстро, видно, русский изучал как следует.
Затем сделал жест в сторону красной гостиной.
Блюмкин колебался. Отказаться от беседы с советником и уехать, не выполнив приказа?
Затем медленно, откинув шевелюру, как театральный трагик, он двинулся вперед.
В красной гостиной стоял длинный стол. Немцы уселись по одну сторону, Коля с Блюмкиным — напротив.
Коля сразу посмотрел на окна. Окна были открыты. Значит, это не мышеловка, Убежать можно. За окном виднелись домики на той стороне переулка.
— Что же вы можете сообщить нам нового о Роберте Мирбахе? — спросил Рицлер. По этим словам нетрудно было догадаться, что какие-то переговоры об австрийском военнопленном он уже вел.
— Я повторяю, что буду вести переговоры только с послом. Это пожелание моего непосредственного руководители. Вы не спросили мнения посла. Может, он все же хочет со мной поговорить?
«Не соглашайся, — мысленно умолял Коля советника Рицлера. — Неужели ты еще не догадался, что мы пришли убить Мирбаха? Если он к нам не выйдет, то не будет убийства, и я, Николай Беккер, останусь жив, Я не хочу никого убивать!»
Рицлер пожал плечами и, переглянувшись с Миллером, поднялся.
Блюмкин не сдержал торжествующей усмешки.
Ну почему я не сказал Дзержинскому, что не хочу? Он бы меня освободил. Коля понимал при этом, что Дзержинский никогда бы его не освободил.
Он теперь — человек Дзержинского, и никто его не освободит от этой чести и проклятия. Вместе со злым гением Дзержинского он, Беккер-Берестов-Андреев вознесется и погибнет и вместе с ним рухнет.
И тут же в гостиную вошел посол Мирбах.
А длинные, как колонна, часы в углу принялись громко отсчитывать последние секунды его жизни.
Седой пробор, проведенный опасной бритвой вдоль головы, усы короткие и чуть согнутые, как плечики для платья, костюм сидит, как генеральский мундир… посол занял место во главе стола.
— Чем могу служить?
Яша подобрался, как полк перед прыжком, и страшно побледнел. В нем всегда уживались трусость и приступы отчаянной смелости, даже безрассудства. «Во мне живет дух берсеркера», — сказал он как-то Коле. Коля знал, что берсеркеры — оголтелые викинги.
— Господин посол, ваше превосходительство, — Блюмкин говорил быстро, словно читал по бумажке затверженный урок, — я явился к вам по делу лично вам незнакомого члена венгерской ветви вашей семьи Роберта Мирбаха, который арестован нами по подозрению в шпионаже.
— К сожалению, — ответил посол, — я не имею ничего общего с этим офицером, и это дело для меня совершенно чуждо. А так как я собираюсь в Большой театр на заседание Съезда Советов, то надеюсь, что этот вопрос исчерпан.
Посол намеревался подняться, но Блюмкин заговорил вновь:
— Дело вашего племянника будет рассматриваться трибуналом через десять дней.
Неужели судьба родственника, которому грозит смертная казнь, оставляет вас равнодушным?
Коля испугался, что посол сейчас уйдет, а он не успеет достать наган, спрятанный под бумагами в портфеле. Он расстегнул замок портфеля, и на громкий щелчок замка все обернулись.
— У меня здесь документы, — сказал Коля виновато. — Я сейчас покажу.
— Вряд ли это нас заинтересует, — заметил советник Рицлер, который всей шкурой чуял неладное и молил бога, чтобы посол ушел поскорее. — Я предлагаю передать эти документы по обычным каналам, через господина Карахана в Наркомате иностранных дел.
— Нет, это очень интересно! — закричал Коля, чтобы поторопить, подтолкнуть Блюмкина. Он вдруг понял, что Блюмкин уже готов уйти.
Блюмкин кинул бешеный взгляд на Колю, и тот понял, что Блюмкин вытащил из кармана револьвер и сейчас выстрелит.
Коля стал вынимать свой наган из портфеля, а вывалилась граната. Она гулко упала на пол, но нё взорвалась, а покатилась к двери.
Блюмкин налил из револьвера в лица немцев, а те, растерявшись, оставались сидеть в мягких креслах, делая лишь неуверенные попытки выпростаться из их объятий.
Блюмкин расстрелял в упор всю обойму и, как потом стало ясно, умудрился не попасть ни в одного из немецких дипломатов, А Коля не стрелял, он видел замеленное движение Мирбаха.
Этот высокий уверенный в себе человек свалил кресло и кинулся к двери в вестибюль. Он бежал, согнувшись, сжавшись, будто ждал удара пули в спину и знал, что она его настигнет.
Колей овладело мгновенное спокойствие, как перед выстрелом в тире. Он видел серую спину старого человека, который через несколько шагов скроется в вестибюле, И ему надо было попасть в десятку — в основание шеи посла.
Коля выстрелил лишь раз, посол, как от сильного удара в спину, полетел нырком вперед, и в этот момент взорвалась граната. Коля так и не знал, вытащил ли он из нее запал или взрыв произошел сам по себе.
Взрывной волной Колю отбросило назад, он ударился бедром о край стола, было больно, но Коля помнил, что в трех шагах открытое окно. И он кинулся туда.
Комнату заволокло пылью и дымом. Волной поднимались крики изнутри здания.
Коля, хороший гимнаст, подтянулся и перепрыгнул через железную ограду.
Он влез в машину и закричал:
— Гони!
Но матрос, сидевший за рулем, не двинулся с места.
Двигатель работал.
— Стой, не уезжай! — это кричал Блюмкин, Он перебирался через ограду, зацепился за нее штаниной и неловко свалился на тротуар. Видно, он повредил ногу, потому что не переставал вопить и стонать.
Шофер открыл я него дверцу машины!
Блюмкин подтянулся и упал вдоль заднего сиденья. Коля отодвинулся к дальней дверце.
Коля видел все, что происходило вокруг, но его не покидало ощущение, что все это не имеет к нему отношения, С той стороны улицы какой-то мужчина, высунувшись в открытое окно, кричит милиционеру у подъезда: «Стреляй же! Уйдут!» И милиционер тянет с плеча ремень винтовки. А в подъезде уже появился силуэт германского военного с револьвером, и револьвер успел пыхнуть огнем, прежде чем автомобиль Г 27–60 рванул к Пречистенке, где в особняке стоял отряд ЧК под командованием левого эсера Попова.
— Я сломал ногу, — повторял Блюмкин. Ему было очень больно, и он просил шофера ехать не так быстро, а потом спохватился и спросил Колю:
— Где портфель? Ты где его посеял?
Только тут Коля сообразил, что портфель он оставил на столе. Когда вытаскивал из него револьвер и бомбу.
— Ты понимаешь, что наделал! — Блюмкин, казалось, забыл о боли. — Там же письмо из ЧК и мой мандат. Через полчаса весь мир узнает о том, что посла убил я! Я изменил судьбу нашей республики, а может, и всего мира! Но меня уберут!
Понимаешь, мной можно пожертвовать.
— Ты не убивал Мирбаха, — сказал Коля. — Ты ни в кого не попал и отлично об этом знаешь.
— Ах, помолчи, кто догадается о твоем существовании? Ты лишь бледная моя тень.
Мирбаха убил Блюмкин! Понимаешь, козявка! И если ты этого не поймешь, то исчезнешь с лица земли. Уж в тебя-то я не промахнусь.
