Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Я складываю руки у рта рупором и кричу на голландском языке:

— Сдавайся! Я отпущу тебя, уедешь в Нидерланды!

Капитан вздрагивает, будто мои слова хлестнули его. После короткого осмысления услышанного, он разводит руки в стороны, давая понять, что решение о сдаче принимает другой человек.

Я машу рукой, чтобы он ушел с кормы, не подставлялся. Мои жесты доходят не сразу. Голландец кивает и спускается со шканцев.

— Огонь! — командую я комендорам кулеврин.

Орудия заряжены книппелями, изготовленными по моему заказу. Казаки о существовании такого боеприпаса не знали раньше. На суше книппеля были ни к чему, а на море казаки редко гонялись за парусными торговыми судами. Это будет их первое знакомство с поражающим действием двух половинок, соединенных цепочкой. Вырвавшиеся из стволов клубы черного дыма не дают нам увидеть полет книппелей и их попадание в цель. Мы замечаем только, как с бизань-мачты падает рю с латинским парусом, а в гроте появляется косая прореха, которая быстро расползается, став похожей на осьминога, поджавшего часть щупалец. Дистанция между судами начинает сокращаться быстрее.

На шканцы флейта выбегает турок в шлеме-мисюрке и кирасе, в верхней части которой нанесены золотом то ли узоры-завитушки, то ли, что скорее, надпись на арабском языке, что-нибудь из Корана. В правой руке у турка ятаган, хотя отлично знает, что до рукопашной еще далеко. Малоазиатский менталитет — перед сдачей надо как можно больше раздуть щеки. Что турок и проделывает: размахивая в воздухе ятаганом, кричит проклятия в адрес неверных собак и прочие приятные его сердцу сравнения.

Когда он выдыхается, я кричу на турецком языке:

— Сдавайся! Неверная собака отпустит тебя за выкуп!

— А какой ты хочешь выкуп? — сразу перейдя на деловой тон, интересуется турок.

— Не больше, чем ты сможешь заплатить! — отвечаю я, давая ему шанс на торг.

Для многих жителей Малой и Средней Азии сам процесс торга настолько увлекателен, что порой забывают, ради чего начали его. Хобби у них такое. Турку явно захотелось побыстрее заняться этим интересным процессом. Тем более, что между судами уже было меньше кабельтова и кулеврины вновь заряжены. Дальнейшая оттяжка решения могла закончиться печально. Турок развернулся и крикнул своим подчиненным, чтобы убрали паруса.

Глава 43

Находящаяся под моим командованием флотилия расположилась на рейде Гезлёва. Шхуна и флейты стоят на якорях, а чайки ошвартованы к их бортам. Большая часть казаков с чаек перебрались на парусники, где просторнее, не надо спать, сидя и скорчившись. Одна чайка ошвартована к правому борту шхуны, на которой заделали повреждения, нанесенные ядрами флейта. Ни одно ядро так и не сумело преодолеть все три слоя мореного дуба. Четыре застряли в первых двух слоях, напоминая нарывы, покрытые ржавчиной. Остальные отскочили, повредив только внешний слой. Казаки выковыряли вражеские ядра и из принципа утопили. Повреждения заделали кусками запасных досок, законопатили и щедро залили смолой.

— Крепкий ты дуб смастерил! — сделал вывод сотник Безухий.

Исходя из материала, пошедшего на постройку шхуны, казаки называли ее дубом или дубком. Незнакомое и непривычное слово шхуна пока не прижилось.

Гезлёв — довольно мощная крепость в виде неправильного пятиугольника, расположенная на мысе, превращенном в остров рвом шириной метров десять, вырубленном в скалах. Крепостные стены высотой метра четыре сложены их обтесанного, светло-коричневого камня. Двадцать четыре прямоугольные башни высотой метров десять, крытые красной черепицей, находятся на расстоянии метров сто друг от друга. Сегодня пятница, поэтому на стенах висят самые разные флаги. В той стороне крепости, что смотрит на нас, есть оббитые железом ворота Искеле-капу, сейчас закрытые до окончания пятничного намаза. Ворота ведут к причалу, возле которого ждут разгрузку две небольшие галеры из Каффы. Побывавшие в Гезлёве в разных ролях казаки говорят, что точно такие же ворота есть и на других сторонах: Одун-базар-капу, на площади возле которых продают бревна, доски, дрова; Топрак-капу, которые ведут в кварталы буза-хане и публичных домов; Ак-монла-капу, через которые в город завозится и заносится питьевая вода в бочках и других емкостях; Ал-капу, маленькие, предназначенные только для пешеходов и всадников, арба в них не протиснется. В городе двадцать четыре мечети (подозреваю, что по одной на башню). Высокие каменные минареты только у двенадцати соборных. У главной соборной мечети было два минарета, самые высокие в городе, на сто пять ступеней, но один рухнул несколько лет назад во время землетрясения.

Рядом со мной на полуюте шхуны сидят в плетеных из ивовых прутьев, низких креслах бывшие капитаны флейтов — блондин с непокрытой головой Каспар Гигенгак, младший внук моего бывшего слуги, оставившего в наследство своим детям несколько судов, и обладатель шляпы со страусовым пером Николас Хоогенбозем. Первый командовал флейтом своего отца, а второй — флейтом моего сына Яна ван Баерле. Их корабли захватили тунисские пираты и продали турецким купцам. Капитанов купцы держали на судах не столько ради выкупа, сколько для обучения турецкого экипажа, потому что голландский, в виду его ненадежности, теперь прикован к банкам на разных галерах и осваивает технику гребли длинными и тяжелыми веслами. Мой потомок сам в моря не ходит, только барыши подсчитывает, заработанные для него другими. Ян ван Баерле — отец шестерых детей и одиннадцати внуков. Его мать Моник, бабушка Маргарита и дядя Ян умерли. Сестры замужем, уже сами бабушки. Его кузен, а на самом деле единокровный брат Александр ван Баерле — мэр Роттердама, отец четверых детей и полудюжины внуков. Про основателя богатого рода, мальтийского рыцаря, одного из вождей морских гезов и непобедимого адмирала на службе у Вильгельма Оранского, сложили красивую легенду, согласно которой я погиб, сражаясь с сарацинами за освобождение Святой Земли. Достойная смерть для атеиста.

Поскольку пара тысяч монет для меня теперь не актуальна, рассказывать голландцам о помощи раненому основателю рода я не счел нужным. Договорился, что помогут мне освоиться в Нидерландах, когда переберусь туда. Я объяснил казакам, что за голландских капитанов выкуп слишком трудно получить, зато они могут помочь нам при захвате других кораблей. Казаки собрались на раду и решили: если капитаны помогут, то не только свободу, но и долю от добычи получат. От голландцев я узнал, что флейт, в зависимости от комплектации, стоит от пятидесяти до ста тысяч гульденов. Плюс груз еще столько же. Плюс на обустройство на новом месте. Пока на все у меня не хватало, но если дела так удачно и дальше пойдут, то через год-два можно отправляться на новое место жительства.

В Гезлёве открылись ворота. На причал вышел купец Егия Навапян со своими людьми. Они погрузили в шестивесельную лодку два тяжелых сундука, поплыли к шхуне. Договорились мы с купцом еще в паланке, куда он привез соль и вино, которые обменял на меха, шкуры, шерсть, мед, воск, янтарь…

Повстречав его на Базавлуке, я вспомнил предложение продать тартану и поинтересовался:

— А большое судно с полным грузом купишь?

— Если в Гезлёв приведешь, купим. У нас там много богатых купцов и чиновников. Скинемся — и на два наберем, и даже на три, — хитро улыбаясь и морща длинный нос, ответил он.

— В Гезлёве татары могут собраться и напасть на нас, попробовать отобрать суда задаром, — предположил я.

— Кто ж им позволит?! — насмешливо произнес Егия Навапян.

Миром правят олигархи. Причем, не те, которых все знают.

На нас действительно никто не напал, даже потуг не было. Не дойдя до порта миль десять, мы легли в дрейф и послали к берегу баркас с деловым предложением Егии Навапяну. Ознакомившись с накладными на груз и выслушав описание предлагаемых на продажу судов, он подтвердил намерение и предложил нам подойти поближе, чтобы мог осмотреть товар. Мы так и сделали, тем более, что вернувшиеся на баркасе рассказали, что военных галер в порту нет.