Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Кулеврины успевают выстрелить еще раз и таки подстрелить несколько человек на марсах, а может, кое-кого и на палубах. Остальных с марсов и с главной палубы согнали наши стрелки из ручниц. Казаки стреляют намного лучше турецких вояк. Научились даже из гладкоствольного оружия попадать метко. Может быть, благодаря пулям, которые стали делать так, чтобы заходили в ствол втугую. Двоих врагов завалил я из винтовки, а одного — Иона из аркебузы.

— Я убил! Я убил! — заорал джура так, будто совершил что-то сверхвыдающееся.

— Винтовку заряди, — спокойно приказал я ему.

Капитаном на переднем флейте был европеец, одетый не по турецкой моде в кожаный джеркин без рукавов поверх белой рубахи с красной вышивкой на манжетах и черных пузырчатых штанах длиной до колена, но без доспехов и оружия. На голове у него широкополая шляпа с высокой тульей и обрезанным, белым, страусовым пером. Командовал грамотно. Мои попытки сблизиться вплотную закончились тем, что суда начали расходиться на дистанции метров двадцать пять. Мы идем по инерции, паруса опущены, а у флейта все верхние в деле, только малость продырявлены. Марсовые разогнаны по шхерам нашими стрелками. На марсовой площадке грот-мачты лежит мертвый стрелок, свесив руки, будто приготовился схватить и подтянуть вверх рей. Вражеский капитан продолжал командовать, прячась за бизань-мачту, а рулевых и, наверное, кое-кого из членов экипажа прикрывал фальшборт.

Мы разрядили свою артиллерию первыми. Наши фальконеты стояли на главной палубе. Они легкие, можно подвернуть в сторону противника. Что мы и сделали. Били по открытым портам, из которых торчали орудийные стволы. Между судами зависают черные тучи порохового дыма. Надеюсь, он помешает вражеским комендорам. Они ждут, когда шхуна окажется сразу перед всеми их полупушками, чтобы выстрелить залпом и нанести побольше вреда. Я не уверен, что залп более эффективен, чем одиночные или небольшими группами, но так сейчас считают остальные.

— Прячемся! — командую я своему экипажу и приседаю за бухту троса, сложенного на полуюте.

Почти сразу же звучит залп из полупушек. Между судами опять образуется черные тучи, более густые и объемные, которые наносят серые узоры на наши желтоватые паруса, принайтованные к гикам. От ударов ядер шхуна вздрагивает, обиженно гудит пустым трюмом, трещит ломающимся фальшбортом. Кто-то на шхуне орет от боли, но я пока не вижу, кто именно.

— Вперед! — кричу я.

На правом борту ближе к корме появляются, как черти из табакерки, трое казаков с «кошками», быстро закидывают их на флейт. Шхуна, растеряв почти всю инерцию, еле ползет, а вот флейт имеет движение вперед со скоростью узла два. «Кошки» зацепились за фальшборт флейта в кормовой его части. Казаки успевают накидать шлаги на «утки», закрепив лини. Один линь, громко щелкнув, рвется, но два другие, набившись туго-туго, притягивают шхуну к флейту. Суда гулко стукаются бортами. Сразу с десяток казаков с более высокого полуюта переваливаются через фальшборт флейта на его главную палубу.

Я тоже опираюсь двумя руками на планширь и, как на уроке физкультуры через «коня», перекидываю через него тело, опускаюсь на палубу, прямо в лужу крови, на которой поскальзываюсь и падаю, успев выставить вперед руки. Они попадают в теплую липкую жижу. В этот миг об шлем рикошетит пуля. Удар не сильный, но в голове зазвенело. Я встаю, выхватываю саблю из ножен, позабыв о двух пистолетах. Стрелявший в меня турецкий воин стоит метрах в десяти, возле фок-мачты, срывает белыми крупными зубами верхушку бумажного патрона, торопливо сыплет его содержимое в ствол мушкета калибром миллиметров тридцать-сорок. Если бы пуля из этого мушкета попала немного ниже, мою черепушку разнесло бы на много частей и разбросало их по всей палубе флейта. Мушкетер явно не турок. Может быть, болгарин или гунн. На голове у него красная феска с черным помпоном, свисающим на черном шнуре к правому уху. Стремительно, как мне показалось, в три прыжка преодолев расстояние, разделяющее нас, именно по шнуру чуть выше помпона я и бью, без оттяга. Верхняя треть лезвия сабли легко рассекает шнур и феску и углубляется слева направо и сверху вниз в череп сантиметров на десять. Правое ухо мушкетера, висок, выбритую щеку и шею мигом заливает алая кровь, словно я вскрыл пузырь, наполненный ею. Убитый враг роняет мушкет, который падает в мою сторону, но я успеваю отклониться, а тело валится влево назад, поворачиваясь при этом, точно ему обязательно надо упасть ниц, а не навзничь. Я делаю еще два шага вперед и срубаю второго мушкетера, обладателя широких и густых черных усов, который так усердно целился в кого-то из казаков, что не замечал меня. Сабля рассекает его голову, ударяется о приклад, выбив оружие из рук. Замечаю еще одного вояку, молодого, с едва заметными усиками. Он сидит на корточках у переборки полубака, прижавшись к ней спиной, и округлившимися от страха глазами с черными зрачками во всю радужку завороженно взирает на меня снизу вверх. Рядом с ним стоит прислоненная к переборке аркебуза с коротким прикладом, напоминающем увеличенную рукоятку револьвера, до которого пока не додумались. Юный аркебузир закрывает бледное лицо двумя руками с тонкими смуглыми пальцами, которые кажутся грязными, и наклоняет голову, приготовившись к смерти.

Я бью его саблей плашмя по голове и приказываю:

— Ложись!

Юноша вздрагивает, а затем, поняв, что не убили, растягивается на палубе, повернув лицо к фальшборту, чтобы, наверное, не видеть ужасное зрелище — меня с окровавленной саблей. Ступни в светло-коричневых шлепанцах с острыми и загнутыми вверх носаками, благодаря чему напоминали пулены, поворачивает в одну сторону, тоже к фальшборту.

Я откидываю аркебузу к убитым ранее врагам, оглядываю поле боя. На полубаке и главной палубе живых врагов нет, только десятка два трупов. На корме стоят безоружные капитан в европейском платье и несколько турецких воинов, которых обыскивают два казака. Еще два запорожца стоят рядом, держа сабли наготове. На таком судне должно быть человек шестьдесят-восемьдесят экипажа. Остальные, наверное, прячутся на пушечной палубе и в других укромных местах. Казаки чуть позже находят и выковыряют их всех, выгонят на главную палубу. Сейчас они хозяйничают в каютах двухпалубной кормовой надстройки, радостными криками извещая о находках ценных вещей. В трюме наверняка груз намного дороже, чем найденные в каютах безделушки, но радуются им больше.

— Пленных закрыть в каюте и вернуться на шхуну! — приказываю я.

К левому борту флейта уже подошла чайка. С нее на приз забираются казаки. Они и присмотрят за пленными и за захваченным судном.

Казаки из моего экипажа с неохотой отрываются от любимого занятия — мародерства. Тем более, что в каютах можно было найти мелкие ценные вещи типа золотого перстня или цепочки и заныкать их. Недовольно бурча, казаки перелезают на шхуну. За неподчинение командиру в бою — смерть. Обсуждать правильность этих приказов можно только после боя. Если командир был не прав, если из-за него погибли казаки, то может быть наказан так же.

— Надо догнать второе судно, — напоминаю я. — Там и награбитесь вволю.

Второй флейт, понаблюдав, как быстро мы захватили его сотоварища, решил не геройствовать. Совершив поворот фордевинд и поставив все паруса, он устремился в сторону пролива Босфор, надеясь получить там помощь от патрульных галер. Шел резво для судов такого размера. Флейт — удачный голландский проект. Недаром я учил голландцев кораблестроению. Но моя шхуна изготовлена с использованием достижений корабелов всех народов и времен до начала двадцать первого века, и она в балласте, благодаря чему ее скорость примерно на узел больше. Через час с небольшим мы сближаемся на дистанцию около кабельтова.

Я перехожу на полубак, чтобы лучше оценивать ситуацию. Занимаю позицию между двумя кулевринами, слева от бушприта, потому что идем левым галсом. На корме флейта стоит капитан — двадцатипятилетний блондин с непокрытой головой. У него длинные волосы и борода. Одет в черно-зеленый дуплет, лишившийся «крылышек» за время моего перемещения между эпохами и застегнутый на крючки только до грудины, чтобы выше в треугольном вырезе была видна белая рубаха, и зеленые штаны до колена, широкие, но уже не тыквы, а, скорее, баклажаны. Он тоже без доспехов и оружия. Наверняка не пользуется доверием и, следовательно, находится на флейте не по своей воле. Руки держит за спиной. Смотрит в сторону шхуны спокойно, как на что-то, не представляющее никакой угрозы и не очень интересное, но больше ведь не на что положить взгляд.