Барометр падает - Василий Павлович Щепетнёв
Теперь о наследстве. Частный домик, автомобиль, мебель, книги и прочее — наследуются беспрепятственно, при условии, конечно, что они получены законным путем. Другое дело — имущественные права на творческие произведения. Допустим, написал писатель роман, или много романов. Потом взял, да и умер. И его наследники получают деньги за переиздания годы, годы и годы. Двадцать пять лет! Но если автор умер, за счет чего возникают эти деньги? За счет чего живут — и припеваючи живут — наследники, не ударившие пальцем о палец? За счет эксплуатации как издателей, так и читателей!
И по новому закону, во-первых, общая сумма полученных выплат не должна превышать двенадцати тысяч рублей в год, а, во-вторых, наследники пользуются имущественными правами не более пяти лет. Исключение составляют нетрудоспособные или несовершеннолетние наследники первой очереди, которые вправе получать причитающиеся суммы на протяжении двадцати пяти лет, согласно международным обязательствам, предусмотренным Всемирной конвенции об авторском праве.
Всемирной конвенции об авторском праве.
Мдя.
Прямо как на меня пошито.
Тут тебе и авторские отчисления, и зарубежные банки, и наследование…
И я думаю, что меня точно имели в виду, когда писали этот закон. Стельбов велел именно так. Он показывает, что общественное для него выше личного, что он не собирается протежировать какому-то Чижику, пусть тот и отец его внучки. Кому показывает? Кому-то в Политбюро? Или стоустой Молве? Ведь раньше или позже косточки ему начнут перемывать самые что ни на есть простые люди. Колхозники, рабочие, сторублёвые инженеры, врачи, учителя. Пенсионеры тож. И то, что Чижику, да-да, тому самому, чемпиону, подрезали крылышки, многих согреет. Стельбов строг, но справедлив, а это главное: чтобы всё по-справедливому было. А шибко богатых чтобы не было. У нас государство рабочих и крестьян, а не чижиков-пыжиков. Какой миллион? За проигрыш? Такого чижика и в клетку посадить не грех, добавит самый бдительный гражданин, если чижик не оправдает оказанное доверие и утратит корону.
А я утрачу?
Пришёл Миколчук. Я просил меня не беспокоить, но Адольф Андреевич, очевидно, считает, что его визит не только не беспокоит, а, напротив, воодушевляет, прибавляет сил, накачивает решительностью, уверенностью, энтузиазмом.
— Как порох в пороховницах? Сухой? — спросил он с деланной бодростью.
— Суше не бывает, — ответил я вяло. — Я вздремнуть хотел, а вы мне мешаете, Адольф Андреевич.
— Вздремнуть? А что же вы ночью-то делали, Михаил Владленович?
— Думал, — и, предупреждая дальнейшие вопросы, — Смотрел на Берлин, и думал. Вот он, перед вами, прямо у ног. Если не знать, то и не скажешь, что город разделён. А вот ночью всяк поймет, что есть здесь, и есть там. Ночью виднее, кто есть кто, не парадоксально ли?
— И что из этого следует? — с интересом спросил Миколчук.
— Что порой во тьме врага распознать легче, чем при ясном дне, — сказал я тихо-тихо.
— Кого вы имеете в виду, Михаил Владленович?
— Никого конкретно. Пока никого конкретно. Однако…
— Однако?
— Однако смерть постояльца в номере двенадцать-двенадцать мне кажется плохим знаком. Ни с того, ни с сего молодые люди в моём номере не умирают.
— Полноте, полноте. Это ведь не ваш номер, ваш номер этот!
— Но человек умер!
— Сердце. Его рейс откладывался из-за непогоды, человек волновался, впервые командирован за границу, вот сердце и не выдержало.
— Вы точно знаете?
— Так считают здешние товарищи, а они — специалисты, поверьте.
— Верю, — ответил я. — Верю, но остаюсь при своем мнении. Во второй партии я применил новинку, плод долгого анализа, а Карпов за доской нашёл опровержение. А вдруг ему подсказали?
— Кто? Геллер?
— Нет, Ефима Петровича я в этот вариант не посвящал.
— А кого посвящали?
— Никого.
— У вас есть записи вариантов? Тетради, записные книжки?
— Есть, но они остались в Москве.
— Тогда как же…
— Это Берлин, Адольф Андреевич. Берлин! Сколько тайн он хранит? Вдруг они могут читать мысли? Мои мысли? Аппарат в номере наверху! Или справа, слева? А то прямо из Западного Берлина? Через окно! Электронный мыслескоп! Я читал: гитлеровцы работали над ним, над электронным мыслескопом! Ставили изуверские опыты над пленными! А потом их забрали в Америку. Не пленных забрали, а фашистских изобретателей!
— И где же вы это читали?
Я смутился.
— К нам в журнал, в «Поиск», рукопись пришла. Я решил, что это фантастический рассказ, и хотел было публиковать, но на всякий случай посоветовался со знающими людьми. Через Тритьякова. Чем, думал, чёрт не шутит. Так вот, Евгений Михайлович сказал, что эти сведения составляют государственную тайну, публикации не подлежат, и спросил адрес автора.
— И вы его предоставили?
— Как ни странно, рукопись прислали без обратного адреса. Автор подписался псевдонимом, некий Соломон Нафферт.
— Почему псевдонимом?
— В Советском Союзе нет никакого Соломона Нафферта. Искало ведомство Тритьякова, оно умеет искать. Да, был такой человек, но умер. В пятьдесят третьем году. Одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем, — сказал я, и, обессиленный, прикрыл рукою глаза. — Идите, Адольф, идите. Я буду отдыхать.
Пораженный то ли моим откровением, то ли тем, что я назвал его запросто Адольфом, Миколчук тихонько удалился.
А я и в самом деле решил вздремнуть. Улегся, прикрылся пледом (экономные немцы до сих пор не запустили отопление, считая, что восемнадцать градусов — это роскошно), и включил радиоприемник. «Олимпик». Наш, советский, к Олимпиаде. Маленький. И проверенный: ничего постороннего внутри. Надежный человек проверял.
Прошёлся по эфиру. Здесь радио не глушат, да и зачем, если все, кто хочет, смотрят телепередачи из Западного Берлина.
А, вот и знакомцы: Анатолий Гладилин и Виктор Некрасов. Известные писатели, рассуждают у микрофона о чем придётся. Передача так и называется — «Беседы у микрофона»
Вот и послушаю.
Анатолий Гладилин: Двенадцать тысяч в год, Виктор Платонович, двенадцать тысяч! Это много, или мало на ваш проницательный взгляд?
Виктор Некрасов: Я вам не скажу за всю Одессу, Анатолий. Вся Одесса очень велика. А Советский Союз больше Одессы, хотя одесситы могут и не поверить.
Анатолий Гладилин: Но с вашей позиции, позиции знаменитого писателя, это много или мало?
Виктор Некрасов: Не стоит преувеличивать мою знаменитость. Я, как говорится, широко известен, но не в самых широких кругах…
Анатолий Гладилин: Вы лауреат Сталинской премии, по вашим книгам и сценариям снимались кинофильмы, так что в гонорарах вы разбираетесь,
