Цеховик. Книга 1. Отрицание - Дмитрий Ромов
– Ну блин, Серый. Надо же мне деньгу ковать, как ты думаешь...
– Вот тебе и блин, – скисает он. – Ладно, ясно всё с тобой, всю масть нам сбил. Думал побалдеем сегодня…
– Ну прости, я ж не могу на работу забить просто так.
– Да ясно-ясно.
– Егор, ну ты идёшь? – спрашивает Наташка. – Я тогда пошла, не буду тебя ждать. Здравствуйте, Андрей Михайлович.
– Здравствуй, – отвечает высокий, сухой , достаточно молодой мужчина в очках.
Он останавливается и внимательно осматривает меня. А я его. Волнистые волосы и безысходность в глазах.
–Брагин. Что с твоей головой? Ну-ка повернись. Ты чего натворил-то? С ума что ли сошёл?
– Несчастный случай, Андрей Михайлович, – пожимаю я плечами, не представляя, кто он такой.
– И что мы теперь будем делать? – спрашивает он.
– Выздоравливать, восстанавливаться, – улыбаюсь я, – соблюдать режим, ну, и всё такое. Наблюдаться у врача, дыхательной гимнастикой заниматься.
– Это, как раз, меня не касается. Я говорю про открытое комсомольское собрание. Городское. Ты помнишь вообще-то? Мы же списки уже подали.
– Андрей Михайлович, вообще-то у меня посттравматическая амнезия, я даже имя иногда своё забываю.
– Ничего, вспомнишь. Вот с головой твоей что делать? Это же стыд какой. Ладно, иди в Комсомольскую комнату, сейчас на комитете обсудим эту проблему. Через пять минут начинаем.
Куда? Это шутка такая? Комитет комсомола?
– Извините, но я не могу. Мне в больницу надо на уколы.
– Успеешь.
– Да как «успеешь»? Они через сорок минут закрываются, а мне же дойти ещё нужно.
– Так, Брагин! Ты комсомолец или нет? Знаешь, что такое «надо»? Читал «Как закалялась сталь»? А если бы тебя туда, на место Корчагина, ты бы и там канючил?
Да твою же налево! Знаю я этих прозаседавшихся, разведут бодягу сейчас на два часа.
– В суд бы на вас, Андрей Михайлович, или прямо без суда и следствия по законам того же Павки Корчагина.
– Поговори мне ещё. Идём, я тебя за ручку отведу.
– Наташ, не поминай лихом, – киваю я Рыбкиной, – считай коммунистом, если что.
Она прыскает.
Я что в комитете комсомола? Что за бред такой? Где я и где комитет! Нет, видать сильно я накосячил в прошлой жизни. Вот прям очень сильно.
– Что случилось-то? – спрашивает этот хмырь, пока мы поднимаемся на четвёртый этаж.
Вот что мне стоило выскользнуть из кабинета и сразу идти на выход, а не стоять разинув рот. Фак! По-другому и не скажешь.
– Хулиганы напали. Пришлось дорого продавать свою жизнь.
– Ну-ну. Всё хохмочки у тебя. Вот напишу тебе правдивую характеристику, будешь знать, ни в один ВУЗ не примут.
Судя по всему, угроза нереальная, а ради красного словца, что называется.
Мы входим в Комсомольскую комнату. У окна знамя с тяжёлой золотой бахромой и простым железным наконечником. На стенах вымпелы и стенгазеты, на шкафу ватман в рулонах. Во главе стола сидит крупный белобрысый пацан и улыбается. За столом идёт оживлённая болтовня. Кто-то смеётся, а кто-то как и я грустно и смиренно ждёт окончания этого пира духа.
– О! Егорище! – восклицает белобрысый комсомольский лидер. – Ты куда голову пихал?!
Сам же он и смеётся больше других своей шутке. Здравствуй, племя младое, незнакомое…
– Так, ну-ка, привели себя в порядок, – строго говорит Андрей Михайлович. – Яворовский, начинай заседание. Давайте, быстрее всё решим, быстрее пойдём.
Он, вероятно, зам по воспитательной работе. Судя по всему, работа эта, воспитательная, поперёк горла ему стоит. Уж больно взгляд печальный, безысходность в нём и вселенская скорбь.
Я сажусь с краю, поближе к выходу.
– Привет, – тихо улыбается мне скромная милая девочка. Наверное, восьмиклассница, выглядит ещё совсем ребёнком.
– Привет, – киваю я.
– Первый вопрос, – говорит руководитель. – Подготовка к городскому открытому комсомольскому собранию.
Я поднимаю руку:
– Товарищи, у меня предложение!
– Не паясничай. Какое предложение? До тебя дойдём ещё.
– У меня самоотвод. Как видите, я принять участие в собрании не смогу по медицинским и косметическим соображениям.
Все начинают хохотать.
– По космическим а-ха-ха!
– По каким косметическим? Помада закончилась?
– Короче, – не поддаюсь я. – Я получил увечья в бою и стал инвалидом.
– А-ха-ха! Инвалид умственного труда!
– Да, у меня справка есть, – говорю я. – Если что, я и всечь могу недоверчивым.
– А-ха-ха! Крикунову всеки!
– Так! А ну-ка, замолчали все! – бьёт рукой по столу Андрей Михайлович. – Кто сказал: «Крикунову всеки»? Вы совсем оборзели уже? Привыкли, что учителя орут на вас и по-нормальному не понимаете? Сядь, Брагин, не устраивай балаган. Яворовский, веди заседание, а то я сам тебе всеку сейчас!
– Не имеете права! Детей нельзя…
– Всё, я сказал!
Бедный. Мне самому смешно становится. Ну вот что он бедолага сделать может? Характеристику испортит? Да кому она нужна? Класснуха их под копирку штампует…
В общем, я целых сорок минут нахожусь в этом делирии и как пробка из бутылки шампанского вылетаю из комнаты комитета комсомола, как только становится можно.
Из-за этого несчастного Крикунова не успею заскочить домой и пообедать. Мне надо уже мчаться к Гусыниной. Она просила быть к половине третьего, а это значит, что прямиком надо лететь на остановку. Я иду на трамвай, потому что так будет быстрее. Выхожу из школы и чешу мимо детских садиков к стадиону.
Как назло трамвая долго нет. Уже пешком бы до Швейки добежал, а там и автобус, и другие трамваи. Вот ёлки! Трамвай не идёт, но зато подходит та девочка из комитета комсомола, что сидела рядом со мной.
– Ты что, на трамвае? – спрашивает она.
– Ага, мне на Южный надо сгонять, – отвечаю я.
– Значит, вместе поедем.
– А ты что, на Южном живёшь? И каждый день мотаешься в такую даль?
– Нет, – машет она головой, – я у Вокзала. Мы два месяца назад переехали, но я не захотела в другую школу переходить.
– Понятно.
– А чего с тобой случилось? – спрашивает она. – Ну, что, с головой?
– Да, на самом деле, ничего особенного, несчастный случай.
– А тебе правда в больницу надо было?
– Нет, конечно, я уйти хотел пораньше…
Наконец, приходит красный рубленый, с замёрзшими стёклами, трамвай. Он переваливается с боку на
