Роберт Хайнлайн - Дверь в лето

Настоящая изобретательность требовалась при налаживании производства: мы собирали «Горничных» из частей, которые заказывали по каталогу. Исключение составляли только несколько эксцентриков и одна печатная плата. Плату нам поставляли по контракту, а эксцентрики я делал сам из отходов военной автоматики, брошенных в сарае, который мы гордо именовали фабрикой. Поначалу мы с Майлзом подбирали все, что могло нам сгодиться: запчасти, инструменты, краски. Нынешняя модель с мозгом стоит 4317 долларов девять центов, а первые «Горничные» обходились нам всего лишь в тридцать девять долларов. Товар мы отправляли перекупщику в Лос-Анджелес по шестьдесят долларов за штуку, а он продавал их уже по восемьдесят пять. Мы шли на это, чтобы обеспечить сбыт до той поры, пока не сможем торговать сами. Надо сказать, нам не всегда хватало денег даже на еду, а прибыль, естественно, начала поступать не сразу. Вскоре «Лайф» поместил о «Горничных» целый разворот… и здорово помог сбыту нашего чудища.

Белла Даркин появилась, когда нам с Майлзом надоело печатать письма на «Ундервуде» выпуска 1908 года. Мы зачислили ее письмоводителем, машинисткой и библиотекарем, взяли напрокат электрическую пишущую машинку, накупили ленты и копирки, а я разработал эскизы бланков. Пока наше дело налаживалось, мы с Питом ночевали прямо в мастерской, а Майлз и Рикки ютились в соседней хибарке. Мы объединились, чтобы выжить. Потом Белла получила долю в нашем деле и должность секретаря-казначея. Майлз был президентом и генеральным менеджером Компании, а я — главным инженером и председателем технического совета… с правом на пятьдесят один процент прибыли.

Честно скажу, почему я сохранил контроль над делом. Я не акула, просто мне хотелось остаться хозяином самому себе. Майлз был моим управляющим, и я ему вполне доверял. Но более шестидесяти процентов начального капитала и все сто процентов изобретательства и инженерной смекалки принадлежало мне. Майлз бы не смог построить «Горничную», а я смог. Но я не смог превратить ее в деньги. Я и сам со временем надеялся стать деловым человеком, а пока ограничился тем, что сохранил контрольный пакет акций и предоставил Майлзу полную свободу во всем, что касается бизнеса… как потом выяснилось, слишком уж полную.

«Горничную», модель № 1, раскупали как пиво на стадионе, а я тем временем улучшал конструкцию, совершенствовал узлы и донимал поставщиков. Потом мне пришло в голову выпускать и другие машины, все для той же работы по дому. Вам известно, что домашний труд составляет, по меньшей мере, половину всей работы в мире. Правда, женские журналы все время писали то о «научной организации домашней работы», то о «функциональных кухнях», но это был сплошной детский лепет, а иллюстрации показывали вещи, лишь немного улучшенные со времен Шекспира. Революция, заменившая карету самолетом, почти не затронула домашнего хозяйства.

Я всегда был уверен, что домохозяйки — самая реакционная публика. Фактически они представляют из себя живые механизмы для стряпни, стирки, чистки, мойки и ухода за детьми.

Однажды я подумал, сколько трудов надо положить, чтобы вымыть грязные окна или кафель. Оказалось, что простое электростатическое приспособление отлично очищает любую гладкую силикатную поверхность — оконные стекла, кафель, умывальники, унитазы и прочее. Так родился «Оконный Вилли». Просто чудо, что никто не придумал его раньше меня. Я придерживал его, пока не сделал настолько дешевым, что не купить его было бы просто глупостью, учитывая почасовую плату мойщикам окон.

Майлз требовал пустить «Вилли» в производство и продажу, но я придерживал его и по другой причине — он должен был легко ремонтироваться. Генеральный недостаток всех бытовых приборов — и старых и современных — то, что они ломаются именно тогда, когда больше всего нужны. И это не говоря уже о том, что потом приходится платить ремонтнику по пять долларов за каждый час возни с прибором. А на следующей неделе сломается мойка, а следом за ней морозной субботней ночью — обогреватель.

Мне хотелось, чтобы мои приборы работали без перебоев, чтобы хозяйкам не надо было мучиться с ними.

Но все приборы с подвижными частями, даже мои, рано или поздно ломаются, а если у вас их полон дом, то один или два из них наверняка сломаны.

Военные уже давно решили эту проблему. Нельзя же проигрывать битву или всю войну, терять миллионы жизней только потому, что полетела какая-то деталька с палец величиной. Они придумали кучу уловок — контроль надежности, тройные цепи и все такое прочее. В нашем случае годилась только одна из них — принцип блоков.

Сама идея проста до идиотизма: не ремонтировать, а менять. Мне хотелось, чтобы каждую деталь «Вилли» можно было легко заменить. Для этого прилагался комплект запчастей. Одни детали будут выбрасывать, другие — отсылать в ремонт, но сам «Вилли» не простоит ни минуты сверх того времени, которое потребуется на замену детали.

Тут мы впервые поссорились с Майлзом. Если бы я не держал контрольный пакетик, «Вилли» так и остался бы обычным электрическим недоноском, подверженным регулярным поломкам, словно человек — приступам острого аппендицита. Майлз утверждал, что «Вилли» вполне созрел для продажи.

Помирила нас Белла Даркин. Уступив ей, я позволил Майлзу пустить «Вилли» в продажу, хотя он еще был далек от совершенства. Должен признаться — Белла вертела мною, как хотела, а я, дурак, подчинялся ей.

Она была не только безупречным секретарем и делопроизводителем. Ее формы могли бы вдохновить Праксителя, а ее духи действовали на меня, как валерьянка на Пита. Хорошие машинистки — большая редкость, и когда одна из лучших соглашается на мизерный оклад в заштатной фирме, невольно возникает вопрос: почему? Но мы даже не спросили, где она работала раньше. Мы были рады случаю избавиться от кучи бумаг, связанных со сбытом наших «Горничных».

Я с негодованием отвергал все, что не нравилось Белле. Очертания ее бюста совершенно подавили мой разум. Она милостиво выслушала, как одинока была моя жизнь до нее, и нежно ответила, что и сама хотела бы узнать меня поближе, ибо испытывала ко мне схожие чувства.

Вскоре после примирения с Майлзом я сделал ей предложение, и она согласилась разделить мою судьбу.

— Дэн, милый, у тебя есть все задатки великого человека… и мне кажется, что я смогу помочь тебе развить их.

— Ну конечно!

— Тише, дорогой. Но я не собираюсь замуж. Ты сейчас на взлете, и мне не хочется обременять тебя детьми и надоедать тебе. Я намерена работать с тобой, помогать тебе налаживать твое дело. А потом мы поженимся.

Я горячо возражал, но она оставалась непреклонной.

— Нет, дорогой, перед нами — долгий путь. Вскоре «Горничные, Инкорпорейтед» станет такой же великой, как General Electric.[6] Когда мы поженимся, я хочу забыть о бизнесе и целиком посвятить себя твоему счастью. Но сначала я должна поработать для твоего благополучия, для твоего будущего. Верь мне, дорогой.

Что я и сделал. По случаю помолвки я хотел подарить ей шикарное обручальное кольцо — она не позволила. Тогда я передал ей часть моих акций. После долгих уговоров она согласилась принять их. Теперь я не уверен, что это была моя идея.

После этого я начал работать еще усерднее, непрестанно думая о механизации мусорных ведер и посудных моек. И все были счастливы… все, кроме Пита и Рикки. Питу было просто наплевать на Беллу, как и на все, что он не одобрял, но изменить не мог, а вот Рикки была по-настоящему несчастна.

Моя вина. Лет с шести она была «моей девушкой», со встрепанными волосами и огромными серьезными глазами. А я собирался «жениться на ней, когда она вырастет, чтобы вместе заботиться о Пите». Я полагал, что это всего лишь игра, что мы оба понимаем это, что я нужен маленькой Рикки только для того, чтобы Питу было хорошо. Но кто может понять детскую душу?

Что касается детей, я не сентиментален. Большинство из них — маленькие чудовища, не поддающиеся цивилизации, пока не вырастут. Но маленькая Фредерика напоминала мне мою сестру, не говоря уже о том, что она любила Пита и заботилась о нем. Мне кажется, она любила меня за то, что я на нее никогда не кричал (в те времена я сам еще обижался, как ребенок) и совершенно серьезно принимал все ее фантазии. Рикки была прелесть. У нее было спокойное достоинство, начисто исключавшее визг, хныканье, лазание по коленям. Мы дружили и вместе заботились о Пите. Ей, кажется, нравилось быть «моей девушкой», и она хорошо вела свою партию в нашей игре.

Сам я не играл так увлеченно с тех пор, как мама и сестренка погибли под бомбежкой. Но одного я не учел — я всегда был серьезен, и Рикки это знала. Когда появилась Белла, ей было десять лет, а когда я сделал Белл предложение — почти одиннадцать. Наверное, я один знал, как она ненавидела свою соперницу. Внешне это почти не проявлялось: Рикки просто не хотела с ней разговаривать. Белла называла это «застенчивостью», и Майлз, как мне казалось, тоже так считал.