Роберт Хайнлайн - Дверь в лето

Роберт Хайнлайн

Дверь в лето

1

Незадолго до Шестинедельной войны мы с Петронием Арбитром[1] – это мой кот – зимовали на старой ферме в Коннектикуте. Сомневаюсь, чтобы мне снова захотелось провести там зиму. Все время со стороны Манхэттена дул порывистый ветер, а дом был сборный, из тех, что и в безветренную погоду горят не хуже оберточной бумаги. Если эта ферма сохранилась по сей день, она наверняка так заражена радиоактивными осадками, что ее не займет даже нищий, но в то время нам с Питом нравилось это место. Водопровода там не было, и поэтому арендная плата была вполне приемлемой. Кроме того, окна в столовой выходили на север, а при таком освещении удобно чертить.

К минусам этого дома следует отнести обилие дверей: их было одиннадцать, даже двенадцать, если считать персональную дверь Пита. Эта дверь, собственно говоря, была дырой в окне нежилой спальни. Я вырезал ее по габариту питовых усов и прикрыл дощечкой. Надо сказать, что изрядную часть своей жизни я провел, открывая различным котам различные двери. Однажды я прикинул, что за свою историю человечество употребило на это занятие ни много, ни мало, как девятьсот семьдесят восемь человеко-часов. Могу показать вам расчеты.

Обычно Пит пользовался своей дверью, но бывали случаи, когда он заставлял меня открывать ему человеческую дверь, особенно, если на дворе выпадал снег. Еще будучи пушистым котенком, Пит выработал для себя простую философию, согласно которой я отвечал за жилье, еду и погоду, а он – за все остальное. За погоду он взыскивал с меня особенно строго, а зимы в Коннектикуте хороши только на рождественских открытках. Этой зимой Пит регулярно инспектировал свою дверь, но не выходил через нее – ему не нравилось белое вещество, покрывающее землю, и он начинал приставать ко мне, требуя открыть ему большую дверь.

Он был твердо убежден, что за одной из дверей обязательно должно быть лето. Это значило, что каждый раз я должен был обходить все одиннадцать дверей и держать каждую из них открытой до тех пор, пока он не убеждался, что за ней все та же зима, и не разочаровывался в своих поисках.

Пит оставался в доме до тех пор, пока неумолимая гидравлика естества не выгоняла его на улицу. Когда он возвращался, на его лапах постукивали ледышки, словно башмачки на деревянной подошве. Он свирепо пялился на меня и отказывался мурлыкать до тех пор, пока не слизывал их… а потом прощал меня до следующего раза.

Но он никогда не переставал искать дверь в Лето.

Третьего декабря 1970 года я тоже искал ее.

И преуспел в этом более, чем Пит.

Снега в Южной Калифорнии едва хватало для лыжников, а в деловой части Лос-Анджелеса его и вовсе не было – снегу оказалось не под силу пробиться сквозь смог.

Но в сердце моем царила зима.

Я был здоров (если не считать могучего похмелья). Мне не хватало нескольких дней до тридцати лет – я был в самом соку. Ни полиция, ни спецслужбы, ни разгневанные мужья за мной не гонялись. Единственное, что меня беспокоило, так это неизлечимая забывчивость. Но в сердце моем была зима, и я искал дверь в Лето.

Потом я узнал, что большинство дверей были вертушками, вроде той, перед которой я тогда остановился. Вывеска гласила: «Сан-Суси Гриль-Бар». Я вошел, выбрал место неподалеку от двери, осторожно поставил на пол саквояж и сел, поджидая официанта.

– Уар-р-р? – спросил саквояж.

– Потерпи, Пит, – ответил я.

– Мяу!

– Чепуха. И заткнись – официант на подходе.

Пит заткнулся. Когда я поднял взгляд, официант уже застыл перед моим столиком.

– Двойной скотч, стакан воды и бутылку имбирного эля.

– Имбирного эля, сэр? С виски? – удивился он.

– Есть он у вас или нет?

– Почему же нет? Есть, конечно. Но…

– Тогда тащите. Я не пить его собираюсь, а нюхать. И принесите блюдце.

– Как Вам будет угодно, сэр, – он вытер столик. – Что Вы скажете насчет кусочка мяса, а? Сегодня хорошие эскалопы.

– Послушайте, приятель, я заплачу за эскалоп, если вы обещаете не приносить его. Я заказал все, что мне нужно, и не забудьте о блюдце.

Он заткнулся и ушел. Я объяснил Питу, что мы пришвартовались, и велел ему сидеть тихо.

Вернулся официант. Бутылку с элем он поставил на блюдце, должно быть, для самоутверждения. Пока он откупоривал эль, я смешал скотч с водой.

– Не угодно ли стакан для эля, сэр?

– Как всякий истинный ковбой, я пью его из горлышка.

Он молча позволил мне расплатиться, не забыв поставить в счет эскалоп. Когда он отошел, я налил в блюдце эль и шлепнул по саквояжу.

– Ужинать, Пит.

Саквояж был открыт: я не застегивал молнию, когда ходил с Питом. Он высунул голову, осмотрелся, прыгнул мне на колени и добрался до блюдца. Я поднял стакан и посмотрел на Пита.

– За здоровье женского племени, Пит. Чтобы легко их находить и легко забывать.

Пит только кивнул. Это было выше его понимания. Он приник к блюдцу и начал быстро лакать эль.

– Если это вообще возможно, – добавил я и отхлебнул виски. Пит мяукнул. Ему было плевать на женский пол, он числился завзятым холостяком.

За окном полыхала реклама. Сперва загорелась надпись: «РАБОТАЙТЕ, ПОКА СПИТЕ». Потом: «ЗАБУДЬТЕ ВАШИ ЗАБОТЫ». И, наконец, буквами, которые были вдвое больше первых «КОМПАНИЯ ВЗАИМНОГО СТРАХОВАНИЯ».

Я машинально прочел все это. Об анабиозе я знал столько же, сколько все прочие – и много, и мало. Прочел популярную статейку и раза два или три находил в утренней почте рекламные проспекты страховых компаний. Обычно я выбрасывал их, не читая. Они трогали меня не больше, чем реклама губной помады.

Во-первых, мне было нечем заплатить за анабиоз, а стоит он недешево. Во-вторых, чего ради человеку, увлеченному своей работой, умеющему делать деньги и решившему наделать их побольше, влюбленному, почти уже женатому, идти на полусамоубийство?

Анабиоз был хорош для больных и умирающих. Если клиент мог заплатить, он засыпал в надежде, что медики следующего поколения вылечат его. Он спал, а доктора тем временем пытались одолеть его болезнь. Анабиоз был нужен и тем, кому во что бы то ни стало нужно было слетать на Марс. Человек спал, а его счет обрастал процентами. Он просыпался и покупал билет. Можно было понять и молодоженов, которые прямо из-под венца отправлялись в сонное царство страховой компании Запада и не велели будить себя до тех пор, пока счет не позволит им провести медовый месяц в межпланетном лайнере… Хотя, честно говоря, я подозревал, что это – рекламный трюк, и что молодые парочки выходили через черный ход офиса с новыми паспортами. Что за удовольствие провести первую брачную ночь наподобие мороженой макрели?!

И конечно же, как все страховщики, Компания апеллировала к кошельку: «Работайте, пока спите». Она бралась из любой суммы сделать состояние. Предположим, вам пятьдесят пять лет, и ваш доход – двести монет в месяц. Почему бы вам не заснуть на несколько лет и, проснувшись в том же возрасте, получать в месяц уже тысячу монет? Они не пишут ни слова о блистательном мире будущего, они обещают больше – сохранение вашего возраста и тысячу в месяц. Естественно, каждая Компания доказывала потенциальным клиентам, что именно она поместит их капитал наилучшим образом. «Работайте, пока спите».

Все это меня не касалось. Мне еще не стукнуло пятьдесят пять, и я не видел в 1970 году ничего слишком плохого.

До сих пор, следует добавить.

Сейчас я был в глухом ауте, нравилось мне это или нет (а мне это не нравилось). Вместо медового месяца я торчал во второразрядном баре и глушил скотч, чтобы забыться. Вместо жены со мной был возбужденный от эля кот, и я был не прочь заказать еще бутылочку.

Но сломлен я не был.

Я слазил в карман пальто и достал конверт. В нем лежали две бумажки. Одна – чек на сумму, которой у меня сроду не было, вторая – сертификат моего пая в «Горничные, Инкорпорейтед». Обе они были слегка помяты: я все время таскал их с собой.

Почему бы и нет?

Почему бы и мне не заспать все мои беды? Это лучше, чем завербоваться в Иностранный Легион; лучше, чем наложить на себя руки; это позволит мне забыть тех людей и те обстоятельства, из-за которых я сейчас напивался. Так почему бы и нет?

Я не рвался к богатству. Конечно, я прочитал «Когда спящий проснется» Г.Дж. Уэллса, причем, еще до того, как страховые компании стали бесплатно раздавать эту книгу, – просто как один из классических романов. Я допускал, что такой способ обогащения может заинтересовать многих. Но я не знал, хватит ли моих денег на анабиоз, не говоря уже о том, чтобы отдавать их в рост. Гораздо больше меня занимало другое – проснуться в другом мире. Может быть, в лучшем, если верить рекламе… а может быть – в худшем. Но несомненно – в другом.

Одно можно сказать наверняка: в том мире не будет ни Беллы Даркин, ни Майлза Джентри. А главное – не будет Беллы. Если бы она умерла, я мог бы вычеркнуть из памяти и ее, и все, что она сделала со мной… вместо того, чтобы мучиться, зная, что она всего в нескольких милях от меня.