Дизель и танк - Алим Онербекович Тыналин
На Грузинской улице движение застопорилось. Трамвай сошел с рельсов, собралась толпа зевак.
Пришлось делать крюк через Суконную слободу. Здесь, в лабиринте узких улочек, еще сохранился дух старой татарской Казани — резные наличники, затейливые балкончики, глухие заборы с коваными калитками.
— Смотрите, какая красота! — восхищалась Варвара, показывая на стройный минарет мечети Марджани, пронзающий весеннее небо.
Бережной вел машину осторожно. Булыжная мостовая после дождя стала скользкой. На перекрестке с Московской улицей нас встретил регулировщик в новенькой форме. Он лихо отсалютовал жезлом, пропуская колонну.
Разместили нас в доходном доме купца Дрябина на Проломной улице. Старинное здание с мезонином сохранило атмосферу прошлого века — широкая мраморная лестница, витражные окна, изразцовые печи в номерах.
Наутро меня разбудил гудок парохода. В распахнутое окно врывался свежий ветер с Волги, доносился скрип уключин с озера Кабан, где рыбаки выходили на утренний лов.
За завтраком в столовой местный старожил, представившийся Нурутдином-ага, рассказывал о городе:
— Вот там, где сейчас Черное озеро, раньше был глубокий ров. А за ним начинался посад. Когда Иван Грозный город брал, здесь такие бои шли.
Его рассказ прервал Звонарев:
— Леонид Иванович, пора в мастерские. Время не ждет.
Я кивнул, но на душе было немного грустно. Хотелось еще послушать истории о древнем городе. Впрочем, он прав. Впереди последний рывок до Москвы, и нужно тщательно подготовить машины.
Местная ремонтная база располагалась в бывших пакгаузах на берегу Волги. Массивные краснокирпичные стены, чугунные колонны, стеклянные фонари на крыше — добротная промышленная архитектура конца прошлого века.
Пока команда занималась машинами, я поднялся на крышу пакгауза. Отсюда открывался потрясающий вид на Волгу, на белокаменный кремль, на путаницу улиц старого города.
Казань словно застыла между веками. Древние минареты соседствовали с новыми заводскими корпусами, а по булыжным мостовым громыхали трамваи.
Утро в ремонтных мастерских началось с неожиданного открытия. Под полом смотровой ямы обнаружился старый купеческий склад. Рабочие, укрепляя опоры, наткнулись на массивные дубовые балки.
— Тут, говорят, сам Шаляпин в молодости грузчиком работал, — рассказывал мастер Шарафутдинов, пожилой татарин с изрезанным морщинами лицом. — Внизу вино, икру хранили. В дубовых бочках.
Я спустился в полутемное помещение. Прохладный воздух хранил запахи прошлого века — дуба, речной воды, соли. Высокие своды терялись в темноте.
— Отличное место для склада запчастей, — заметил я.
Звонарев занялся новой системой впрыска. Его идея с изменением угла форсунок требовала проверки. На стенде уже стоял разобранный агрегат.
Из открытых ворот доносился шум порта — гудки пароходов, скрип кранов, крики грузчиков. Волжский ветер приносил запахи реки, дегтя, свежеструганого дерева.
К обеду приехал профессор Казанского университета Лобачевский (однофамилец знаменитого математика). Его заинтересовала наша система охлаждения. Он работал над проблемами кавитации в насосах.
— Позвольте взглянуть на чертежи? — спросил профессор, протирая пенсне.
Я достал папку с документацией. Краем глаза заметил, как Варвара уводит любопытных механиков с других команд подальше от нашей машины.
После обеда я съездил на телеграф, узнал последние новости.
Вечером в мастерские заглянул известный казанский изобретатель Фасхутдинов. Он создавал какой-то необычный двигатель и искал единомышленников. Долго расспрашивал о характеристиках нашего дизеля.
Перед закрытием мастерских я поднялся на второй этаж, где хранился наш запасной инвентарь. В пыльном помещении громоздились ящики с инструментами, запчастями, измерительными приборами.
Здесь можно спокойно подумать о предстоящем броске до Москвы. Когда очнулся, уже почти полночь. Я спустился вниз, в сад рядом с мастерскими.
Ночная Казань затихла. Только со стороны Волги доносились гудки пароходов да на минаретах мерцали полумесяцы. В темных водах озера Кабан отражались редкие фонари.
Я сидел в тени старого тополя напротив мастерских. Прохладный волжский ветер доносил запахи реки. Где-то в глубине двора часы на башне Богоявленской церкви пробили два раза.
Они появились бесшумно. Три темных силуэта проскользнули вдоль стены. Один что-то сделал с замком черного хода, и тени растворились внутри здания.
Через полчаса в окне мастерской мелькнул слабый свет. Видимо, работали с закрытым фонарем. Я различал невнятные звуки — металлический скрежет, приглушенные голоса, звон инструментов.
На соседней крыше замер Руднев — он должен был следить за запасным выходом. У парадного входа притаился Бережной. Мы перекрыли все пути отхода.
Возня в мастерской продолжалась около часа. Потом свет погас, и три тени так же бесшумно выскользнули через черный ход. Они быстро растворились в лабиринте узких улочек Суконной слободы.
Когда шаги затихли, я вошел в мастерскую. В свете карманного фонаря осмотрел следы работы ночных гостей. Все именно так, как я и предполагал…
На рассвете в мастерскую пришел заспанный сторож Галимзян-абзый:
— Как ночь прошла? Тихо было?
— Тихо, — ответил я. — Только собаки лаяли где-то на Большой Мещанской.
Старик понимающе кивнул:
— Собаки, они чуют… Все чуют.
Я молча согласился. Теперь оставалось дождаться утра и начать следующий акт этой пьесы.
Рассвет выдался пасмурным. Низкие облака цеплялись за шпили Петропавловского собора, обещая дождь. Команды собирались в путь. До Москвы оставался последний бросок.
Я нарочно задержался, пропуская вперед итальянцев и американцев. Их машины уже стояли у ворот мастерской, готовые к отправке.
При запуске двигателя раздался такой скрежет, что все невольно обернулись. Я заглушил мотор и вышел из кабины.
— Что случилось? — первым подбежал Марелли.
— Сейчас посмотрим, — я открыл капот. Звук действительно жуткий.
Джонсон тоже подошел, на его обычно невозмутимом лице читалось беспокойство:
— May I take a look? Можно взглянуть?
Мы склонились над двигателем. Американец качал головой:
— Sounds like crankshaft… Похоже на коленвал.
— Dio mio! — всплеснул руками Марелли. — Это очень серьезно!
Подтянулись и остальные. Ярославский механик Прохоров, почесывая затылок, предложил:
— Может, поможем? Всей командой навалимся…
— Спасибо, Николай Петрович, — я покачал головой. — Но тут работы на сутки минимум. Разбирать половину двигателя придется.
— А запасной коленвал есть? — поинтересовался коломенский инженер Лаптев.
— Нужно в Нижний телеграфировать, — развел я руками. — Это еще день-два.
Я заметил, как переглянулись руководители команд. В их глазах промелькнуло плохо скрытое удовлетворение. Главный конкурент выбыл из гонки.
— Нет-нет, вы не ждите, — я старался говорить как можно более убедительно. — Мы сами справимся. Догоним, как только починимся.
— Может, все-таки… — начал было Прохоров, но его перебил руководитель ярославской команды:
— Время поджимает, Николай Петрович. График есть график.
— And the weather… погода портится, — добавил Джонсон, поглядывая на хмурое небо.
Они еще немного потоптались рядом
