Евгений Красницкий - Отрок. Женское оружие
– А-а… как это ты сейчас… ну… все про мастера Нила и Швырка поняла?
– То, что это мастер с подмастерьем, которые вашу крепость строят, и без всяких знаков понятно: у одного в руках рейка мерная, а второй пальцем в сторону нового сруба тычет. Один старше, второй молодой совсем. У мастера, видишь, руки за спиной; это поза начального человека, он в себе уверен – на носках покачивается, голову набок склонил – слушает, что ему подмастерье говорит.
– Ой, а о чем они разговаривают, ты можешь отсюда узнать? – загорелась Анька.
– Нет, точно не скажу, но вот то, что разговор мастеру… как, говоришь, его зовут? Нил? Так вот, мастеру Нилу разговор неинтересен. Он шел куда-то, подмастерье его по пути перехватил, мастер-то хоть и остановился, слушает, что ему говорят, но к Швырку так и не повернулся – носки сапог у него в другую сторону направлены. А когда подмастерье говорить стал, мастер Нил сначала подумал немного – подбородок он потирал, а голову немного опустил и смотрел исподлобья – не нравилось ему то, что услышал. Ну, и еще кое-что, мелочи всякие.
– А откуда ты поняла, что Швырок врет мастеру?
– Он руками суетился: то за нос себя трогал, то щеку почесывал. Когда человек врет, он всегда рукой около лица водит – как будто старается прикрыть губы, которые ложь произносят.
– Так просто? – захлопала глазами Анька.
– Ну, не очень просто, но научиться можно. Не сложнее, чем грамоту освоить, да чтобы не по слогам читать, а бегло; но и не проще, пожалуй. Знаков-то много и надо все их запомнить, да знать, как они друг с другом сочетаются, и правильно толковать научиться. А главное, привыкнуть все примечать, чтобы сразу видеть, что тебе надобно – и как руки у человека сложены, и куда глаза смотрят, да как ноги стоят… ну как, просто? – с усмешкой спросила она у девчонки.
– У-у-у! – сразу сникла та и отвела глаза. – Разве же этому научишься… Я так и не смогу никогда.
«Ой, ну что ж она так-то? Ведь и сама уже уверена, что разум у нее ущербный! Ну да, если каждый день про себя только и слышать, что дура – и правда, одуреешь».
– Это почему же? – Арина обняла поскучневшую Аньку за плечи и притянула к себе. – Во-первых, всего можно добиться, когда приложишь старание и желание, а во-вторых… тебе же не с самого начала начинать придется, не как безграмотному буквы учить. Ты кое-что уже умеешь, только сама себе в том отчета не отдаешь и потому даже не пытаешься применить.
– Я? – захлопала Анька глазами. – Чего же это я умею-то?
– Людей видеть, – серьезно сказала Арина. – Только не всегда… а когда сама себе не мешаешь.
– Это как? – заинтересовалась Анька
– Да вот так, – усмехнулась Арина. – Утром, когда матушка на вас серчать стала, ты о чем думала?
– Да о чем? – девчонка враз поскучнела и отвела глаза. – Ни о чем я и не думала…
– Неправду говоришь, – покачала головой Арина. – Я же все понимаю, забыла? Ты о своем думала, хорошем таком, правда? Я же за тобой наблюдала.
– Ну да, – вздохнула Анька. – Сон мне снился, вот и вспоминала.
– Вот именно, – кивнула ее наставница. – А матушку и не слушала, и что она сердита нынче не на шутку, не поняла.
– Да она всегда сердита! Не одно, так другое.
– Ага, и потому, когда матушка серчать начинает, ты сразу ее слушать перестаешь и вспоминаешь что-то свое, приятное… так?
– Ну-у-у…
– И когда тебе наставники что-то говорят, учат чему-то или за что-то отчитывают, тоже так, правильно? Потому как не нравятся тебе их слова, слушать их неинтересно, а часто и совсем неприятно. А от того, что ты их наставлений не слышишь, ты и делаешь все невпопад, они еще больше сердятся, а ты их еще меньше слушать хочешь. Вот и получается, что ты не глупая вовсе, а просто не слышишь их. Не слышишь, да и не слушаешь, от того и все твои беды. А когда тебя никто не ругает и не сердится, так ты очень даже приметливая и смышленая становишься. Как ты мне про Сучка и брата рассказывала – все приметила и оценила правильно.
– Ну, этак каждый может, чего тут хитрого? – в голосе Аньки явственно сквозило разочарование. – Про них-то я все и так знаю, а вот как ты – поглядела и сразу сказала все… Вон хоть про ту бабу я уже и не скажу ничего. Знаю только, что холопка новая на кухне. Я в Ратном ее и не видела, а сюда ее всего неделю как прислали, – Анька кивнула на молодую холопку, идущую куда-то по двору с корзиной. Арина вспомнила, что именно она крутилась на кухне у Плавы с двумя другими молодухами, даже имя вспомнила – Евдоха.
– Так ли уж ничего? – улыбнулась Арина. – Ну-ка, давай проверим…
Тем временем Евдоха поравнялась со Швырком, который только что огреб по спине той самой рейкой, которую мастер Нил все это время держал в руках. Сам же мастер, отведя душу, сплюнул себе под ноги и поспешно скрылся за углом, погрозив Швырку на прощание – видно, спешил куда-то и пока что отложил подробное разбирательство со своим подручным.
– Ты ведь уже начала про нее рассказывать – бабой ее назвала, не девкой. Почему?
– Как это почему? У нее же волосы закрыты – значит, была она замужем.
– Верно. А почему была?
– А потому что матушка говорила, что сюда только вдов прислали.
– То, что вспомнила это – молодец, но ты лучше на ее одежду посмотри внимательнее. По одежде можешь сказать, долго она замужем была или нет?
– Ну-у, понева у нее яркая, пестрая… Ой, у женщины же, чем темнее понева, тем она старше… ой, наоборот, чем старше, тем понева темнее. Я слыхала, как в Ратном бабы про матушку говорили, что ей уже пора в печальной поневе ходить, а она… – Анька запнулась, но Арина, словно не замечая ее заминки, заметила:
– Погоди-погоди… забыла? При чем тут матушка, да еще бабы Ратнинские? Ты же вот про эту молодуху знать хочешь? Тогда все прочее из головы выкини, лишнее оно тебе сейчас. Да и про нее говори только то, что видишь.
– Значит, не очень долго замужем… – продолжила Анька.
– А дети у нее есть?
– Есть, наверное. Знаки, что у нее на рубахе вышиты, похожи на те, что у нас в Ратном молодые матери на своей одежде носят. Только знаки-то все равно не совсем такие, как у нас, Куньево-то вовсе в глуши стояло, в лесах.
– Вот видишь, в точности понять, кто перед тобой, можно только если хорошо знаешь все знаки, что в разных местах на одежде встречаются. А то у стороннего человека иной раз и не разберешь ничего. И все-таки – что еще ты в ее одежде прочитать смогла? – продолжала урок Арина.
– Ну-у… не все дети у нее выжили… – неуверенно предположила девчонка.
– А это ты как узнала?
– У нее в вышивке черный цвет есть. Был бы белый – значит, родители умерли…
«А я по нашим родителям траурные рубахи справить ни брату, ни сестренкам, ни себе еще не успела…»
– Все правильно говоришь, Аннушка. Видишь, как много ты про эту холопку рассказать смогла.
«Хорошо, не все ты видишь. Я-то могла бы добавить про этих двоих еще много чего, не просто так они переглянулись и словами перекинулись. Вон он как откровенно на нее смотрит, приосанился и про мастера забыл, да и она… И оба друг перед другом прямо кричат для понимающего человека о плотском желании. Ну и Бог им в помощь, дело молодое. А девчонке про то пока знать и не надобно».
Анька оказалась неожиданно хорошей провожатой. Про крепость она, как выяснилось, знала многое: где пролезть между досками, чтобы оказаться в потаенном уголке да посидеть вдали от чужих взглядов на кем-то заботливо положенном бревнышке; где лучше не ходить, чтоб не свалиться в закиданную мусором яму, что устроили артельщики; откуда, оставаясь невидимой, можно при случае и подглядеть за тем, что делается на плацу или возле девичьей избы. А по дороге и про обитателей крепости рассказывала – про тех, кто к слову пришелся. Помянула, кстати, зазнобу Михайлы, которой сейчас в крепости не было, ту самую лекарку Юльку, о которой Арине уже говорили братья, да и боярыня утром поминала.
– Ведьма она, – убежденно сказала Анька, поежившись; видно было, что особой любви к лекарке она не питает. – И чего Минька в ней нашел? Ни кожи, ни рожи, а как засядут вдвоем где-нибудь – и воркуют, и воркуют, а Минька потом благостный такой… Опаивает она Миньку, вот те крест! Он за нее кого хочешь порвет… И возле лекарской избы сидит, ее дожидаясь, а она все не выходит. Ну, дурак дураком.
– Но она и вправду лечить способна, или только так называется, что лекарка?
– Умеет, – врать Анька не стала. – Лечит хорошо, и отроки ее слушаются. Ну так чего удивляться-то? У нее же в роду невесть сколько колен лекарок было! Но все равно, с нечистой силой она знается! Ты Бурея видала? Горбун, страшный такой, носа почти нету, волосом диким зарос.
– Довелось лицезреть. – Арина передернула плечами. – Да уж, не красавец.
– Его все боятся, а Юлька нет! Как к родному к нему… А он ее ягодкой величает, гостинцы носит, и вообще ласковый с ней!
«Бурей? Вот уж диво-то. Хотя лекарский дар – он такой: чтобы лечить, надобно человеку в душу залезть, в самые потаенные уголки. Значит, и у этого зверя есть что-то светлое, потребность любить кого-то и о ком-то заботиться…»
