Моя чужая новая жизнь - Anestezya
Прогремело пять выстрелов и русские рухнули как подкошенные, лишь девушка осталась стоять, глядя перед собой пустыми глазами.
— Я… я не могу, — пробормотал мальчишка.
— Ты жалкий трус, — прошипел Шнайдер и выхватил у него из рук винтовку. Решительно прицелившись, он выстрелил ей в лоб. Я вполне мог понять его злость — Бартель был его близким другом. Рыжий новобранец, чуть ли не плача, смотрел на нас. Я со злостью отвернулся — слишком хорошо мне был знаком этот взгляд. Растерянность, непонимание — еще один мальчишка в душе которого идет мучительная борьба с совестью. Только кого это здесь заботит? Он, как и я, ничего не сможет сделать. Слишком сильно в нас преобладает чувство долга и вбитые обществом догмы. Ночью я услышал тихий шепот.
— Герр лейтенант, думаете все эти люди были партизанами?
— Возможно нет, — я поморщился, вспомнив сказанные мне Вильгельмом когда-то слова. — Но я не думаю об этом и тебе не советую.
— А вы многих убили? — я немного растерялся от очередного вопроса.
— Ты убиваешь, чтобы не убили тебя — все просто, — это лучший ответ что я могу сейчас ему дать.
— Я хотел записаться с осени в университет на кафедру философии. Вы думаете я успею?
— Рассчитывай лучше на летний семинар.
Слушать его болтовню было невыносимо и я поднялся, чтобы выйти на улицу. Вильгельм сидел у костра, рассеянно крутя в пальцах неподкуренную сигарету. Пожалуй впервые я вижу в его глазах растерянность и… муку? Острая жалость царапнула внутри. Подойти бы, уткнуться как раньше лбом в его плечо и почувствовать как он с грубоватой лаской треплет мои волосы.
Ну что ты, Фридхельм? Расскажи что с тобой?
Да только мы оба прекрасно знаем что с нами происходит — бесконечная усталость, ожесточение и смутные муки совести за то, что все что мы делаем уже третий год абсолютно бессмысленно и приносит лишь горе и боль. Я присел напротив него и, увидев в его глазах искру облегчения, улыбнулся. Брат протянул мне свой портсигар.
— Что ты чувствуешь? — я удивленно вскинул глаза, услышав его тихий вопрос. Завтра мы выступаем в бой, и это далеко не первый бой. Так что я могу чувствовать? Лишь понимание что я должен выжить любой ценой, чтобы вернуться к Эрин.
— Пришел и наш черед, — я знал что он до сих пор переживает гибель Бартеля. Но дело не только в этом. Я не вижу в его глазах привычной уверенности и собранности.
— Для Бартеля он пришел раньше, — я неторопливо затянулся. — Когда-нибудь он придет для всех нас.
— Он и Шнайдер тогда были инициаторами той драки, — медленно, с усилием сказал Вильгельм.
— Там все было по делу, — что на него нашло? Сейчас я бы первый отмутузил придурка, который так подставил всех под удар.
— Нет, — в глазах брата мелькнуло раскаяние, — я тогда не защитил тебя…
Вот оно в чем дело…Что же заставило его поменять свои взгляды?
— Не всегда легко понять что правильно, а что нет, — он наклонился, чтобы затушить окурок.
— Вильгельм, — мягко сказал я, — не надо…
Слишком уж это похоже на прощание.
— Как говорил Толстой: «Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что лежало бы там незаметно».
— Так и есть, — кивнул он. — Я нехорошо простился с Чарли. Не хотел давать ей надежду, но сейчас понял что больше всего хотел сказать ей что люблю ее.
— Ты только сейчас понял что время здесь течет скоропалительно, не позволяя медлить?
Бедный мой брат. С одной стороны я его понимаю — когда всю жизнь привык планировать все и рассчитывать наперед, тяжело принять что есть моменты, которые будучи упущенными, могут никогда уже не повториться.
— Ты теперь тоже офицер и должен понимать, что это накладывает определенные обязательства на нашу жизнь. Для меня сейчас мой долг превыше всего.
Отчасти я с ним согласен. Мы должны защитить своих близких, ведь если проиграем сейчас, английские или советские летчики разбомбят наши города. Но для меня все же превыше всего — Рени. Ее в первую очередь я должен защищать и беречь. Так что это в любом случае мой последний бой. Я взглянул в глаза Вильгельма, в которых непривычная растерянность переплеталась сейчас с мучительной тоской. Нет, не смогу я ему сказать что решил оставить свой долг и бежать. Он этого никогда не поймет.
— Знаешь, никогда не думал что скажу это, но Эрин была права, — надо знать моего брата — иногда он бывает чертовски упрямым. Судя по всему, пока он не «покается» передо мной во всех грехах — не успокоится.
— В чем? — слабо улыбнулся я. Это действительно странно — у них всегда хватало разногласий. — Когда ты тогда угодил в госпиталь, она сказала что лучше бы я переломал тебе ноги и не пустил на войну, чем ломать душу,
— Рени всегда пытается защищать меня, это неудивительно. Но какой смысл говорить об этом сейчас?
— Я виноват, что посчитал что отец прав, и…
Мы оба вскочили, услышав громкий грохот артиллерии.
— Русские пошли в атаку!
Ну что ж, битва которую все так ожидали и возлагали на нее столько надежд, началась внезапно и пошла абсолютно не по плану.
— К оружию, быстрее! Распределитесь по окопам!
Я подхватил ближайших новобранцев, распределяя на позиции. На передовой бушевал настоящий ад. Не было ничего кроме воя самолетов, взрывов.
— Боже… — услышал я тихое причитание совсем рядом. Рыжий паренек мечтающий учиться на философа, дрожа, сжался в комок, в ужасе уставившись на небо озаренное огненным дождем. — Я не могу больше…
— Если не возьмешь себя в руки, — я поднял его упавшую винтовку, — тогда точно сдохнешь в этом окопе.
— Мы наступаем, — подошел ко мне Вильгельм. Я кивнул, собираясь отдать нужные распоряжения парням. — И русские это знают. Мы не застанем их врасплох.
Все эти секретные планы почему-то не сработали. Но сейчас это уже неважно.
— Быстрее, быстрее! — подгонял новобранцев Кребс. — Или вы думаете русские будут ждать, пока
