Лев Прозоров - Я сам себе дружина!
Некоторые из конных как раз были бородатыми. Густые, хоть и недлинные – едва до груди – рыжие или темно-русые бороды начинались от скул.
– Красавцы, да? – спросил ни разу не оглянувшийся Ратьмер. – Печенеги это.
– Коганые?!
– Им не скажи. Вольные они, а эти – ещё и высокой тьмы…
– Какой-какой тьмы? – изумился сын вождя, впервые услышавший, что тьма бывает не только, скажем, непроглядной, но ещё и высокой. Вятич тут же попытался представить себе высокую тьму, а потом – тьму низкую. Первая представилась чем-то вроде высокого купола ночного неба, а вторая – жутковатым чёрным туманом, стелющимся по земле.
Только при чём тут похожие и непохожие на коганых всадники?
Провожатый хмыкнул:
– Да это княженья так у них называются – «тьма». Вольных, которые под каганом не ходят, будет три тьмы и пять. Три – высокие, вот такие. А остальные пять не очень-то от коганых и отличишь. У высоких и язык свой есть, а нижние говорят, как торки.
Вздохнув, Ратьмер переменил разговор:
– Сейчас разбираются с теми, кого живьем взяли. Ну, булгар пяток, из чёрных, из коганых, отпустили – они тут конями торговали, пёс с ними. Ну а кто по-другому промышлял… – и Ратьмер кивнул на большой дуб над речкой. С толстых сучьев дерева уже свисало несколько тел…
– Вон тот, видишь? Из северян, гадина скаредная. Вередом звался. Нашёл себе промысел – людей воровал да продавал хазарам. Третий год ловим уже, ну, теперь отбегался.
– Вы не смеете! – резанул по ушам визг, долетевший оттуда, где сидел на скамье вождь-русин в окружении ближней дружины. – Не смеете! Это разбой! У киевской правительницы мир с малком Иосепхом бар Ахароном!
Верещал, извиваясь в руках кольчужников, тощий человечишка в несуразно огромной меховой шапке, делавшей его похожей на диковинный чёрный гриб с мохнатой шляпкой.
– Ты кто таков?
– Я? Я – Аби Гдор бар Шимшон, приказчик достопочтеннейшего мар Пинхаса бар Ханукки из Шаркела! Мар Пинхас вхож в дом самого Льва Хазарии! Его принимали в Кемлыке! Вы все поплатитесь, вы все страшно поплатитесь! Вы все даже не пред…
– На дерево… – скучным голосом распорядился русин, не глядя на осёкшегося разом «гриба». Сейчас на вожде была простая белая рубаха с вышивкой, гривна на груди, шаровары и волчья шапка с полотняным «хвостом», свисавшим за спину. В левой мочке покачивалась золотая серьга с крупным красным камнем и двумя маленькими жемчужинами.
– Что? Как? Вы не… давайте обсудим, обсудим, я могу заплатить выкуп! Тридцать сиклей серебра! Направьте людей к мар Пинха… сорок! Сорок пять! Со… Семьдесят! Семьдесят пять сиклей сер…
Пока приказчик визжал, двое русинов сноровисто подтащили его к дубу, перекинули через толстую ветку дерева завязанную петлёй верёвку, сорвали с «гриба» шапку, обнажив голову с высоко подбритым лбом и крохотной шапочкой-нашлёпкой на самой макушке, накинули петлю на тощую кривую шею – и разом повисли на верёвке. Сочно хрустнуло, и вопли сразу оборвались. Левая нога приказчика из Шаркела пару раз судорожно пнула воздух и замерла.
На пятачок земли перед вождём и старшими дружинниками вытолкнули женщину – по виду, из чёрных хазар. Круглое плоское лицо, крупное тело рабочей кобылы, узкие глаза, углём нарисованные брови.
– Торговала детьми, – сказал дружинник. Кивнул в сторонку, где сидели пятеро хазарчат, от сосавшего палец голого карапуза лет четырёх до тихо плачущей тощей девочки лет тринадцати.
– Она? – Вождь русинов удивлённо поднял брови. – Откуда ты взяла этих детей? – повернулся он к женщине. Та непонимающе уставилась на русина.
Сидевшего на чепраке у ног вождя печенега Мечеслав заметил, только когда он заговорил. Хазарка вскинула голову, тупое, замкнутое лицо будто осветилось – язык был ей понятен. Она слушала, потом заговорила сама.
– Дочь шакала говорит, ябгу бледнокожих, эти дети – дети дочери шакала, – кратко перевёл печенег «высокой тьмы».
Все собравшиеся, от вождя-русина до Мечеслава, уставились на чёрную хазарку, совершенно равнодушную к общему вниманию.
– Спроси у неё, зачем она продаёт детей, – распорядился вождь.
Печенег снова заговорил, потом замолчал, выслушивая ответ хазарки.
– Дочь шакала говорит, ябгу бледнокожих, так: дочь уронила первую кровь, годится в наложницы, умеет готовить, ставить шатёр, ухаживать за лоша…
– Не то, Янал, всё не то! Спроси у неё, зачем она вообще надумала продавать их.
На сей раз чёрная хазарка и печенег-толмач говорили гораздо дольше. Печенег говорил резко, повелительно, глядя над головой хазарки. Та смотрела на него снизу вверх, лопотала почтительно. Через слово кланялась.
Потом печенег повернулся к вождю.
– Дочь шакала, ябгу бледнокожих, говорит так: у неё был мужчина. Мужчине собака-каган сказал – иди в горы, воюй горных людей. У мужчины не было железной рубахи. У всех родичей не было железных рубах. Торговый человек из Шаркела всем продал железные рубахи. Дочь шакала говорит, рубахи были плохие, не плетёные. Кольца, нашитые на халат, говорит она. Только спереди, спина голая. Торговец платы брать не стал, согласился взять добычей. Об этом сделали ярлык, поставили тамгу. Люди с гор убили её мужчину, убили всех родичей. Один вернулся, глаза нет, руки нет, нога сломана, ничего не может. Приехал торговец, показал ярлык с их тамгой. Ярлык сказал – продал железные рубахи в долг, хорошие рубахи, плетеного железа. Рубах нет. Добычи нет. Долг вернуть нечем. Она давала детей, торговец сильно смеялся, сказал – они все стоят, как две овцы. Люди с торговцем угнали скот, убили собак, убили старшего сына – мешал. Потом пожалели женщину – того родича, без глаза, без руки, тоже зарезали, чтобы зря не ел. У неё осталась кибитка, один вол. Дочь шакала поехала сюда. Хотела продать пятерых детей. Трое сидят в кибитке.
Мечеслав смотрел на женщину во все глаза.
Смешно, конечно, жалеть тех, кто жёг и грабил его землю. Тех, кто разорил село Бажеры и угнал в плен её родичей. Муж хазарки тоже пошёл кого-то жечь и грабить, и грустить по коганому Мечеслав не собирался. Да и сыновья её, когда вырастут, – кем они будут? Да хазарами, кем ещё. Тоже будут когтями на лапе чуда-юда. Из змеиных яиц не вылупятся жаворонки.
Но всё-таки – торговать своими детьми?
Вот для этого хазары жгут города и угоняют рабов? Для этого обкладывают данью? Для этого собирают мыто и чеканят порченые деньги? Чтоб хазарки же продавали своих детей?
Всякое случалось в земле вятичей. Но представить, чтоб селяне повели на торг своих малолетних дочек и сыновей…
– Дочь шакала лжёт, ябгу бледнокожих, – вдруг невозмутимо произнёс Янал, глядя в пространство.
– Да вот я тоже думаю, – недоверчиво проговорил один из дружинников. – Хазары хазарами, но чтобы со своими так…
– Такое часто бывает в земле собак-хызы. – Покачал высоко поднятым хвостом на макушке толмач. – Но эта женщина – лжёт. Она одета, как нищенка, и её дети худы и грязны. Но посмотри на её руки, ябгу бледнокожих, и скажи Яналу, есть ли на них мозоли? Исколоты ли они иголкой? Воз её Янал видел, он не очень богат, но сделан недавно и хорошо смазан. А у детей на одёжке вышивки разных родов. Она торгует не своими детьми, ябгу бледнокожих, она…
Чёрная хазарка вдруг подскочила и бросилась бежать. Язык, на котором Янал беседовал с вождем русинов, она, по всему, знала много лучше, чем хотела показать. Уйти торговке детьми, однако, удалось недалеко – первый же русин сшиб её с ног и скрутил, придавив к земле.
– Ишь, распрыгалась, чёрная блоха, – проговорил он сквозь зубы, скручивая руки воющей и плюющейся бабе.
– На дерево, – устало сказал вожак, и русин поволок завывшую хазарку к дубу, где двое других уже скручивали из верёвки очередную петлю. Хазарята сбились в кучку, закрывая глаза и трясясь от страха. Когда вой резко оборвался – они хором завопили и тут же перепуганно смолкли.
– С детьми что? – спросил дружинник.
– Янал, вам в кочевья нужны холопы, навоз для костров собирать?
Печенег, подумав, неторопливо кивнул.
– Забирай хазарят себе, – распорядился русин с золотой серьгой. Печенег снова кивнул, поднимаясь, подошёл к трясущейся кучке, потыкал плетью, бросил несколько резких слов. Хазарята боязливо поднялись на ноги и повели Янала на другую сторону торжища – видно, туда, где стояла кибитка с остальными «детьми» самозваной матушки-хазарки. Длинноногий красавец-аргамак подбежал к Яналу сам – во всяком случае, Мечеслав не заметил, чтоб печенег как-то звал его, – и толмач одним плавным движением оказался в седле. Так и двинулся вперёд.
Следующими подвели сразу небольшую толпу, окружённую русскими дружинниками.
– И с кем мне тут говорить? – спросил вождь-русин.
– Я буду говорить, – на неплохом славянском заявил, выходя вперёд, рыжебородый человек в шапке чёрно-бурой лисы.
– Анбал Буртас? – удивлённо поднялись золотистые брови русина. – Какими судьбами?
