Лев Прозоров - Я сам себе дружина!
– Анбал Буртас? – удивлённо поднялись золотистые брови русина. – Какими судьбами?
– Обычными. – Рыжебородый Анбал отвесил неглубокий поклон и звонко шлёпнул себя по свисающей с пояса мошне. – Торгую. Когда пришли твои воины, я сказал своим людям сесть в палатки и не лезть на рожон. Мы – торговцы, в войну русов и хазар не лезем.
– Раньше, – потемнел лицом русин, – ты всегда помнил, чем можно торговать, а чем не стоит.
Анбал только завёл глаза:
– Предки мои свидетели – я и сейчас это хорошо помню.
– Здесь торговали людьми!
– Но не я! – быстро ответил рыжебородый. – Я всегда помню правду, а до чужой кривды мне дела нет.
– Так у твоей правды есть границы?
– Да! – Анбал больше не кланялся и не отводил жёлтых глаз. – Вот границы моей правды!
Он ткнул пальцем в ту же мошну.
– Тут нет ни диргема, за который мне было бы стыдно! Вот моя правда – а в чужие кошельки я не заглядываю и на всей земле правду не пасу. Это – не моё дело, блюсти правду на всей земле. Это, по чести сказать, твоё дело, рус.
– Что ж, – задумчиво наклонил волчью шапку русин. – Ты, пожалуй, прав.
– У него в палатках были две девки наши, славянские, – подал голос дружинник, привёдший Анбала Буртаса с присными, неприязненно поглядывая на торговца.
Вождь-русин вопросительно поглядел на Анбала. Тот пожал широкими плечами.
– Эти девушки убежали, когда твои воины стали драться с хазарами. Они или подвернулись бы кому-нибудь на копьё, или убежали бы в лес и там пропали. Вот я и решил, – погладил бороду Анбал, – жаль будет, если пропадут. Я просто оберёг женщин твоего народа от беды.
– Девок сюда, – распорядился вождь.
Девок быстро привели. Мечеслав было встрепенулся – и разочарованно скривил губу. Это была не то что не Бажера или её односельчанки – девки были даже не из вятичей. Колечки, свисающие возле ушек, не топорщились семью лепестками, а скручивались на конце в завитки.
Северянки подтвердили слова Буртаса. Нет, не покупал. Да, убежали. Да, перехватили, когда бегали, но не били, даже поесть дали.
– Ну, пусть идут к другим, – распорядился вождь. Буртас только вздохнул в бороду, а русин вдруг рассмеялся: – А что, Анбал, если бы мы проиграли – вернул бы девок хозяевам? Или бы сам продал?
– А если бы я был великим князем в Киеве, ты бы кланялся мне в ноги, – огрызнулся Анбал Буртас. – С каких пор ты взялся судить не за сделанное, а за то, что кто-то мог бы сделать?
– Успокойся, Анбал, я и не думал тебя за это судить, – насмешливо улыбнулся вождь. – Ступай со своими людьми своей дорогой.
Анбал удовлетворённо кивнул, потом кинул через плечо несколько слов – видать, на своём языке. Один из подручных подбежал с поклоном к вождю и положил у его ног связку переливавшихся на солнце мехов.
– Лучше буртасской чёрной лисицы меха нет! – с гордостью возгласил Анбал. – Прими мой дар, рус.
Тот удивленно хмыкнул и повернулся к одноглазому.
– Дядька, дружине раздай. Может, на шапки сгодятся или девкам раздарят.
Седоусый молча кивнул.
– Анбал, а почему ты мне их поднёс сейчас, а не в начале разговора?
Буртас пожал широченными плечами:
– Ну, тогда мне не за что было тебя благодарить. А потом, ты мог бы решить, что я пытаюсь купить тебя.
Вождь русов громко рассмеялся, расхохотался и Анбал Буртас, поклонился снова и повернулся, чтобы уйти.
– Анбал, – негромко окликнул вождь-русин.
Тот быстро обернулся.
– А ты всё же попробуй замечать и чужую кривду. Хотя бы чтоб держаться от неё подальше, когда правда пойдёт на неё войной.
Анбал помолчал, потом так же молча отвесил ещё поклон и пошёл прочь, окружённый всё тою же небольшой толпою из своих людей, настороженно озирающихся на расступавшихся перед ними кольчужников.
А вождь вдруг повернулся к Мечеславу и приглашающе кивнул вятичу на место перед собою.
Глава XVII
О правде большой и малой
Мечеслав шагнул вперёд.
Голубые глаза вождя пытливо разглядывали его.
– Вот не могу решить, вятич, – медленно сказал он, меряя Мечеслава взором. – Ты больше мне должен, или я тебе.
– Это ты неплохо придумал, вождь, – отвечал Мечеслав, сын Ижеслава, меряя русина взглядом в ответ, – толковать с купцами про правду и кривду, а с воином – про долги.
– Ты знаешь, с кем говоришь, вятич? – негромко произнёс седоусый, упираясь в Мечеслава ледяным взором единственного глаза поверх правого плеча вождя.
– А ты знаешь, с кем говоришь ты? – конечно, до такой пурги на карачун[17] во взоре Мечеславу было далеко, но старался он честно. – Я Мечеслав, сын вождя Ижеслава, и не стоит разговаривать со мною, как со своим отроком!
– Сын вождя? – хмыкнул молодой дружинник, стоявший обок седоусого. – И где ж твоя дружина?
– Я сам себе дружина! – яростно отчеканил Мечеслав. Видят Боги, за последние дни он уже устал от этих слов – но ведь его все только об этом и спрашивали!
Справа фыркнули. Мечеслав гневно повернулся туда и наткнулся на весёлый взгляд Вольгостя. Тот, нисколько не смутившись, подмигнул знакомцу.
– Ты, Вольгость, – негромким голосом сказал одноглазый. Негромким, но голос его звучал вытягиваемой из сапога плетью. – Ещё найдёшь повод посмеяться. Погоди, сразу после вятича будем говорить с тобою.
Улыбка Вольгостя растаяла быстрей, чем снежинка в дыму костра.
– Так что ж мне с тобой делать, сын вождя? – снова заговорил русин с золотой серьгою. – Из-за тебя мы слишком рано выдали себя, подступая к торгу. И за это тебя стоило б наказать. Но мои люди говорят, что ты спас мне жизнь, и будет бесчестьем не наградить тебя.
– Кто ты, чтоб наказывать меня или награждать? – негромко спросил Мечеслав. – Я не твой. Мне нет дела до тебя и твоего суда. Я пришёл сюда спасать женщин своего народа, женщин из села, что было под моей рукою. Их увели хазары. Я хочу их спасти. Ничего другого мне не надо. А идти за ними, похоже, придётся в хазарскую землю. Хочешь меня наказать – отпусти меня, потому что я не знаю, сумею ли я их вызволить, а жить, не сделав это, я не смогу. Хочешь наградить – отпусти меня. Мне не нужно другой награды, кроме того, чтобы мне дали возможность спасти их – или погибнуть, спасая.
Стало тихо. Русины смотрели на Мечеслава, и смотрели как-то… странно. И молчали.
Молчал и их вождь с золотою серьгой в ухе. Молчал и смотрел вниз. А потом поднял глаза на Мечеслава. И тот понял, откуда принесло искры, блестящие в глаза его дружинников.
Потому что увидел – костёр.
– У меня, сын вождя, есть для тебя наказание тяжелее и награда выше. Ты идешь драться против стражников и торговцев рабами. Я поставлю тебя против всех полчищ Итиль-Кагана. Ты хочешь освободить нескольких невольниц. Я дам тебе спасти всех – всех, кого уже увели, и всех, кого хотят увести ещё. Я предлагаю тебе место под моими знамёнами, – так же негромко ответил человек с костром в глазах.
Всех? Как это – всех?
Хазария.
Солнце, встающее над нею из земель хвалисов и торков и закатывающееся за Доном-рекой. Простёршая жадную пятерню кагановой звезды от веси[18] в полуночных лесах до Хвалисского моря и Касожских гор. Считающая бойцов не сотнями даже, не тысячами – десятками тысяч. Наступившая на шею племенам и народам, бесчисленным, как песок. Сжавшая по-хозяйски перепутье едва ли не всех торговых дорог, какие ни есть на земле, с каждой взимая мыто. Чудо-юдо, чьи хищные головы застят солнце, чьи пасти ежегодно жрут жизни и судьбы – людей, а то и целых родов. Снеси одну – чиркнет страшилище пальцем в пламени золота и драгоценных камней, и на месте отрубленной головы вырастет новая, а то и две.
Кем… кем надо быть, чтоб не мечтать о его погибели – мечтает-то мало не всякий, кто знает о Хазарии и сам притом не хазарин! – а самому собираться уничтожить его?
Кто ты, русин с кострами в глазах?
Ты… сумасшедший?
Русин захохотал, золотая серьга с жемчужинами и красным камнем закачалась в мочке, и Мечеслав понял, что последние слова произнёс вслух.
– Ну, дядька. – Русин повернулся к седоусому. – Как тебе это нравится? Меня называет сумасшедшим парень, вздумавший лезть хазарам в пасть за несколькими девками!
Взгляд единственного глаза седоусого «дядьки» ясно засвидетельствовал – это не нравилось ему никак. Совсем. И если бы не молодой парень с золотою серьгой в ухе, которому одноглазый старый хищник по какой-то не очень понятной Мечеславу причине подчинялся, вятич бы дорого заплатил за свои слова.
А Мечеслав вдруг вспомнил, что перед ним сидит человек из народа, до появления которого в этих местах держава каганов казалась не то что несокрушимой – неуязвимой.
Долетали какие-то слухи о том, что где-то, на полудне, хазарский меч бывал и выбит из смуглых лап – но не тут. Не на севере. Здесь казалось, что власть хазар – навсегда.
А потом откуда-то с полуночи стали приходить небольшие ватажки странных людей на ладьях.
