Доска Дионисия. Антикварный роман-житие в десяти клеймах - Алексей Смирнов фон Раух
Орловский мысленно оценивал гостью: «Вполне приличная интеллигентная наружность. Может, пришла продать фамильное кольцо или медальон? – Орловский держал свои сбережения в золотых изделиях в стальном бронированном сейфе под сдвигающимся квадратом полового паркета. – Нет, те, которые предлагают фамильные кольца, держатся или более гордо, или более униженно. У этой дамы какое-то дело».
Орловский считал себя знатоком человеческих душ на том основании, что ему в течение уже долгого времени удавалось удачно обирать спившихся художников и лиц без определенных занятий, из которых он набирал свои бригады. Как и многие закоренелые уголовники и махинаторы, Орловский вовремя понял, что возможные махинации с накладными, счетами в государственных торговых организациях могут опять привести его на постоянное местожительство в климатический пояс лесотундры, а посему надо менять профессию – лучше объявить себя человеком религиозным и прослыть художником-реставратором, благо священнослужители и верующие не очень придирчивы к темному прошлому лиц, их обслуживающих. И подчас не только не придирчивы, а, наоборот, предпочитают иметь дело с людьми опытными, жуликоватыми и оборотистыми. Им так проще и выгодней.
«Налью-ка я даме для начала десертного вина, это никогда не помешает», – решил он.
Анна Петровна по какому-то наитию вдруг отказалась от версии, предложенной Канауровым. «Этот пройдоха мирового класса, в московской патриархии он знает всех и вся, и никакого заказа я ему обещать не буду».
Она вдруг стала рассказывать Орловскому, что ее отец был священником в Саратове. Саратов она хорошо знала, знала хорошо и церковников Саратова. Была она там не так давно в командировке и когда рассказывала, то видела перед собой несуществующий деревенский домик, старую кавказскую овчарку на цепи и своего покойного отца, но только в священнической рясе, как он окапывает осенью розы.
– Теперь отец умер, но мой брат тоже стал священником в богатом приходе. У них есть деньги. Они расписали храм в древнерусском стиле и хотели бы где-нибудь купить несколько больших древних икон для иконостаса, чтобы все было в одном духе. Деньги у них для приобретения есть, верующие жертвуют. Брат в Москве никого не знает, попросил меня помочь. Телефон и адрес мне дал один человек в комиссионном магазине картин и бронзы на Октябрьской площади. Я спросила его, где можно достать иконы, он мне продал одну, она оказалась новой, но он дал мне ваш телефон и еще двух коллекционеров: Канаурова – я у него еще не была, и вот этот – он не дал фамилии, сказал, что он писатель и торгует иконами.
Анна Петровна полезла в сумочку, достала записную книжку и прочла телефон и адрес одного крупнейшего иконного воротилы, замешанного уже в нескольких уголовных процессах, но пока что только в качестве свидетеля.
Орловский сразу зло оживился, задергал острым кадыком и пиратской бородкой, откинул с морщинистого лба величественным римским жестом жидкие седоватые кудри.
– Я этого прохвоста знаю. Никакой он не писатель, а просто жулик. В иконах он ничего не понимает, просто накрал в свое время несколько возов и теперь торгует. Он вам такую дрянь за такие деньги всучит, что не очухаетесь. Нет-нет, выбросьте этот телефон и адрес из головы. До меня и до этого старичка из комиссионного вы ни к кому не обращались?
Анна Петровна выразила полное отрицания недоумение. Орловский о чем-то сосредоточенно подумал, подергал своей изношенной кожей, одетой на лицо, как сморщенный дамский чулок, потом спросил:
– Где вы живете?
Анна Петровна без запинки ответила:
– В Саратове, а в Москве я остановилась у своей подруги. Телефона, к сожалению, у нее нет.
Орловского это не интересовало.
– Где та церковь, где служит ваш брат?
К счастью, Анна Петровна знала молельный дом, где недавно сделали роспись в древнерусском стиле, и священника отца Александра Северцева, который действительно искал старые иконы и обращался в музеи за консультацией. Убедительность той версии, которую она разворачивала перед Орловским, заключалась в том, что она ничего сама не придумывала, а только в свою пользу группировала известные ей факты.
Орловский как-то посерьезнел, успокоился, выпил подряд три рюмки десертного вина, внимательно осмотрел, как будто оценивая, Анну Петровну немного уже спятившими от мании величия выпуклыми водянистыми глазами и спросил мягко, спокойно:
– А когда отец Александр может заплатить наличными, если вы найдете ему нужное?
Анна Петровна, не колеблясь, сказала:
– Деньги брат взял в церкви под расписку и передал мне. Это пожертвования. Если я найду то, что нужно, могу заплатить сразу. Им нужны иконы для иконостаса – Спаситель, Божья Матерь, Иоанн Предтеча, Николай Угодник – все большого размера и древние, желательно шестнадцатого века.
Глаза Орловского на секунду блеснули алчностью, сверкнула золотозубая улыбка. Ей показалось, что кот молниеносно поймал лапкой в аквариуме золотую рыбку.
– У меня есть несколько хороших досок одного моего друга, он оставил их у меня на комиссию. Это настоящие древние вещи, но стоят они весьма дорого. Это очень ценные вещи, – слово «вещь» он говорил с особым смыслом и очень значительно.
Орловский повел Анну Петровну в темный коридор своей старой московской трехкомнатной с лепными ирисами на потолке квартиры. Всюду был тот же современный «роскошный», смахивающий на номер дома свиданий, уют. В спальне потолок был затянут черной материей с золотыми птичками, арабская мебель дополняла полную картину мещанской роскоши.
Орловский открыл чулан, в который он не пустил Анну Петровну, но она мельком из-за его спины увидела стеллаж, наподобие книжного, с рядами небольших аналойных икон. Кряхтя, Орловский вытащил четыре сравнительно большие доски, завернутые в пленку. Он развернул их. Две были большие, очень хорошо написанные старообрядческого письма Богоматери шестнадцатого века, был и Никола северных писем середины восемнадцатого. Четвертая доска был он – Спас Дионисия с клеймами истории его обретения и истории Спасского монастыря. На трех клеймах очень грамотно были сделаны небольшие пробные окошечки. Промытая живопись сверкала, как драгоценные камни.
Анну Петровну сотрясла дрожь гончей, замершей у волчьего логова. Ее шерлокхолмсовская деятельность достигла цели. «Это у меня, наверное, наследственное, – подумала она, вспомнив, что ее отец во времена Халхин-Гола командовал дивизионной разведкой. – Только бы не показать заинтересованности этому дельцу с манерами провинциального трагика, привыкшего играть Наполеона и на сцене, и в жизни».
Орловский был весь как сосуд, переполненный ощущением собственной самоценности. А между тем бывший перекупщик краденого, бывший спекулянт
