Доска Дионисия. Антикварный роман-житие в десяти клеймах - Алексей Смирнов фон Раух

Прекрасная, вновь открытая доска отвлекла ее внимание от любознательных и предприимчивых ценителей прекрасного, но около доски школы Дионисия она снова увидела молодого человека в очках. Другого – блондина – в зале не было. Сквозь очки он внимательно рассматривал парящих, совершенно ритмически разбросанных по поверхности доски ангелов.

Анна Петровна, озаренная охотничьим наитием, спросила:

– Вам нравится? Очень ценная доска. Целое состояние, а не доска.

Молодой человек застенчиво улыбнулся и спросил, запинаясь:

– А сколько она стоит?

Анна Петровна ответила, не спуская глаз с несколько заспанного и оплывшего моложавого лица:

– Тысяч двадцать, товарищ Безруков.

Лицо молодого человека исказила гримаса гадливого страха, как будто он наступил ногой на скользкую гадюку, сидящую на яйцах. Безруков жалобно промямлил:

– Действительно, целое состояние. Кто бы мог подумать? – и он резво, не оглядываясь, направился к выходу.

«Это он, Безруков. С ним другой бандит. Их надо схватить. Они и выкрали доску Дионисия. Он был у них в руках! – но ее охватило какое-то безразличное оцепенение и странные мысли. – А как я могу это доказать? Где у меня конкретные факты? Да и Дионисия они наверняка купили у попа, а не украли», – но через несколько минут она уже неслась, как Артемида с колчаном косвенных улик, вслед Безрукову и его возможному подельнику через музейные зады. Но их уже не было – испарились, провалились, но взявши след, ей было трудно его потерять. Охотничий инстинкт вынес ее за ворота. Новенькие «жигули», рванувшись с места, обдали ее волной газа. Из-за стекла мелькнуло испуганное лицо в очках.

«Так вот, значит, кого дожидался дремлющий громила со жвачкой, – на номер она по неопытности не посмотрела, о чем тотчас пожалела, когда „жигули“ затерялись в потоке автомобилей. – Да, у лобового стекла болтался талисман – резиновая фигурка толстенького английского джентльмена со свиным рылом и рогами. Вот кто побывал весной в Спасском, кто удачно опередил ее в поисках Дионисия, ловко подменил доску. Ну что ж, достойные противники, вполне в курсе всего, вполне. И каталоги иконных выставок-распродаж у них новейшие. Наверняка от иностранцев. У этого Безрукова жалкое испуганное лицо. Испугался». Для успокоения нервов она вернулась в музей в зал московской иконописи пятнадцатого века. Стройные рыцарские фигуры оцепенели в танцующих изысканных позах.

«Жаль, что в России при дворе Ивана Третьего не были приняты придворные танцы, как у итальянских герцогов Возрождения, и московиты одевались в длинные одежды».

Русский ренессанс, еще более изощренный и красочно-радостный, чем его западный собрат, обступал ее яростно и непреклонно.

«Нет, мы, русские, гораздо ближе к подлинным эллинам, чем Запад. Те открыли антику в откопанных римских руинах, фактически из вторых рук, а мы прямо от последних греков Константинополя, до пятнадцатого века учивших детей на гекзаметрах Гомера и бродивших среди целых неразрушенных античных базилик не как любознательный Брамант, а как полноправные наследники. Русских, как и у древних эллинов, ученость защищалась мечом: и в Греции, и в России свободу отстаивали от нашествий варваров ежечасно. В этом сходство двух цивилизаций, строивших свою культуру на крае варварского мира. Русские иконы: и Дионисий, и другие – это русский ренессанс, вершина древнего российского эллинизма. Какая ясность композиции, какое почти математическое распределение масс! – чем больше она восторгалась дионисиевскими ясными, как северный восход, розовыми, фиолетовыми, голубыми, тем острее ее мучила чисто следовательская мысль: «Что делать дальше? Пойти на Петровку и заявить: есть банда иконных жуликов, они ездят по городам и деревням, скупают иконы, грабят церкви, прибивают старух. У них, явно в преступных целях, оказалась подмененная и выкраденная из собора икона великого Дионисия. Она знает их в лицо. Один из них выдает себя за Безрукова, он – племянник умершей Аннет Велипольской. Все это – отчасти криминальный материал, но ее могут спросить, из какого музея выкраден Дионисий, какой на доске инвентарный номер музея, почему, если икона выкрадена из собора, то до сих пор об этом не заявили церковники. Да, положение трудное. Нужно продолжать поиски, хоть, возможно, они и сопряжены с некоторой опасностью. Публика, уехавшая на „жигулях“, может спокойно ударить ее по голове пресс-папье или водопроводной трубой за излишнюю любознательность и любовь к иконописи».

Московское адресное бюро одинаково гостеприимно распахнуто и для заблудших родственников, и для сослуживцев, разыскивающих коллег, и для уголовников, ищущих очередную жертву, и для людей, занимающихся самостоятельными расследованиями.

Ей не хотелось звонить Орловскому, хотелось приехать к нему самому неожиданно. Вообще, телефон не казался ей тем естественным человеческим органом общения, каким он стал для очень многих. Многое казалось ей в манере звонить и прозванивать всем и вся бесцеремонным. Вторгающийся в комнату чужой голос, даже по самым благовидным целям, часто лишал ее спокойствия и работоспособности.

Ее импровизационные данные не были подготовлены для того, чтобы, не видя лица Орловского, убедительно выдавать себя не за то, что она есть. Орловский жил в переулке около Тверского бульвара.

На следующее утро она предварительно позвонила Орловскому, услышала неприятный, наглый с хрипотцой голос. Не сказав ни слова, повесила трубку. «Утро дельца такого типа, наверное, продолжается до двенадцати, значит в одиннадцать самое подходящее время для визита».

Кто-то долго смотрел в глазок, потом дверь приоткрылась, показалось бородатое лицо, потом бесшумно сдвинулась металлическая цельнолитая дверь на ролике, и Анна Петровна увидела кудрявого седоватого человека с глазами навыкате, потасканным лицом и небольшой рыжеватой пиратской бородкой. Это был сам Орловский, известный подрядчик по ремонту храмов.

В далеком прошлом он отбывал наказание в трудовых лагерях за неоднократные нарушения финансовой дисциплины в тех заготовительных организациях, где он подвизался. Общение с себе подобными, собранными воедино в условиях прочного ограждения помимо их воли, воспитало и закалило его характер.

Орловский подозрительно, по-рачьи уставился на Анну Петровну, но скромность и порядочность, которые излучала ее фигура, заметно утеплили его стеклянно-птичий взгляд. Он спросил:

– Вы ко мне?

– Если вы – Аркадий Арнольдович Орловский, то к вам.

Орловский извинился – он был в пижаме – и провел ее в полутемную комнату, застланную ковром. Настороженно и внимательно она вбирала в себя чужой и чуждый ей быт. Ничто в этой комнате не выдавало человека, причастного к искусству. На полу стояли несколько американских и японских магнитофонов. В углу лежала куча журналов, на блестящих обложках которых полуодетые европейские девушки мыльно улыбались покупателю. На стенах висели в золоченых рамах цветные японские фотографии девиц без лифчика. В румынской тумбе-баре поблескивали французские напитки. В общем,