Виталий Корягин - Винг
— Вот что не пойму я, — Эдвард стукнул кулаком по планширу, задумчиво потрогал пальцем внушительную вмятину, образовавшуюся в доске, — мало ли тех же храмовников живет с турчанками? С тех пор, как мы в Палестине, нам все уши прожужжали о том, как они развратничают! Как же им-то грехи прощают?
— Ну, как? Повинятся в плотском грехе, побожатся исправиться, и отпустят им прегрешения, а дальше: блуди — не хочу до следующей исповеди! Ты-то, небось, каяться отказался?
— В чем же каяться? В том, что хорошего человека выручил и не отказался у него лечиться… В том, что чудесную девушку люблю? Она не виновата, что родилась не христианкой… В том, что ненавижу подлеца, и не могу заставить себя простить, а по заповедям Христовым обязан? Что не бросил тебя в беде, пошел против ордена? Разве это грехи?.. — он махнул рукой.
— Не мог смирить себя, сказать, грешен мол? — прищурился Алан. — Не отсох бы язык… А потом поступил бы по-своему!
— Не мог! Уж больно унизительно оплевывать то, что считаешь достойным. Да и что это за исповедь, с враньем-то?!
— Э-э! Я смотрю, сэр рыцарь, ты себя умнее Господа Бога ставишь, а? Он, небось, знает, где грех, а где брех, а слушает и с враньем, — съехидничал гэл. — Иди к другому попу, глядишь, помягче попадется, простит! Изложишь поскладнее…
Эдвард только рукой махнул:
— Не промолчу я, что мне грехи отпустить не хотели, и врать Господу на исповеди и душу свою губить не стану!
Помолчали, глядя в разные стороны. Сакс спросил угрюмо:
— Так все-таки, что мне делать-то?
Алан так же мрачно ответил:
— Расстаться с Ноэми, хотя бы на время — раз! — он загнул один палец. — Ехать воевать с сарацинами — два! Если отличишься, а это тебе сейчас, я думаю, раз плюнуть, кто посмеет лягнуть героя боев с язычниками, даже если у него в любовницах… Молчу, молчу об этом… Значит, прославиться — три! Вернуться к Тиграну через два года и снять машину — четыре! — гэл поднял вверх кулак. — И дальше видно будет — пять! — прижал последний палец.
— Я люблю Ноэми! Не хочу от нее уезжать! Не желаю больше воевать! Рубить людей только за то, что они веруют по-другому… И Тиграну я обещал…
— Рыцарства лишат за дезертирство! Как тогда отомстишь немцу?! Домой вернешься опозоренным? Ты же обет давал, как все крестоносцы! Нет, воевать придется…
— А вдруг убьют? Священник грозил: погибну без отпущения — прямиком попаду в геенну огненную! — поежился Эдвард.
Алан захихикал, довольный:
— Глуп как пуп твой поп, если не сказать хуже! Кто, по-твоему, главнее, он или папа Целестин? А папа рек: "Кто падет в бою за веру, получит прощение всех грехов и попадет в рай"! Ну?! — двинул локтем сакса в железный бок, ушибся и зашипел, потирая больное место.
— Тигран говорил…
— Ему легко говорить, он кого хочешь очарует! Может, и мы с немцем сцепились не своей волей, а околдованные им? Что глаза прячешь?! Но ты-то не Тигран! Выбирай, кому верить, ему или папе… Что?.. Ладно, пойду скажу шкиперу — пусть правит на Аскалон!
Эдвард безнадежно посмотрел вслед гэлу и прошептал:
— Да, прекрасный план, нечего сказать! Но, видно, так тому и быть… Не суждено судьбой счастья, так хоть славы откусить!
Он поднял голову и увидел рядом Ноэми.
— Шимон сказал — ты пощадил Штолльберга! Убийцу?! — с горечью спросила она.
Сакс ничего не успел ответить, да и что мог он сказать ей… Над их головами пронесся гафель, оглушительно хлопнул парус — нава легла на новый галс.
— Почему мы повернули на юг? А как же к Тиграну?
— Мне нужно сначала в армию… Нужно, понимаешь?!
Ноэми отвернулась к морю, желая скрыть слезы на глазах. И ни слова упрека…
Глава тридцатая. Расставание
Вечером бросили якорь на рейде Акры и на шлюпке сходили в порт: надо было узнать, как дела на театре военных действий. В цитадели болтали, что армия прочно застряла под Аскалоном. Дескать, король Дик уложил там почти половину войска, и не столько в бою, сколько от болезней, из упрямства не желая отступить из этой буквально смертоносной местности. Жара, насекомые, плохие питание и вода косили армию гораздо эффективнее сарацин.
Болтали, что и сам он опять болен, неспособен к стратегически- правильным решениям, и что кампания, несомненно, сложилась неудачно по его вине. На короля возлагали ответственность за потери и в двух неудачных маршах на Иерусалим, одном — от Яффы, другом — от Аскалона. Доблесть Ричарда явно проигрывала войну мудрой осторожности Саладина.
Правда, цитируя все это, стоило сделать скидку на то, что распространяли слухи французы, массами прибывавшие в Акру из-под Аскалона, как они утверждали, на отдых. Прохлаждалось здесь их в несколько раз больше, чем сражалось там.
Переждав ночь в затишье за мысом на рейде Акры, на заре вновь вышли в море.
Эдвард мрачнее тучи мерил шагами палубу, терзаемый неизбежностью предстоящего разговора с Ноэми. Решение расстаться, твердое, но от этого не менее мучительное, нелегко далось саксу. Ночь он не спал, тщетно пытаясь придумать вариант будущего, в котором в жизни рыцаря-крестоносца могла бы осуществиться счастливая любовь к еврейке, но лишь яснее осознал, что счастье невозможно.
Еще в четвертом веке Эльвирский собор иерархов святой церкви категорически запретил браки христиан с иудеями и язычниками. Вот если бы Ноэми согласилась креститься! Но какие чувства, кроме отвращения, могла вызвать у нее вера убийц ее родных? И все же Эдвард не мог заставить себя перестать безнадежно и жалко мечтать, на дальнем краю, почти за границей сознания тлел, жег его мозг уголек запретной мысли: вдруг время изменит что-то к лучшему: война закончится, Ноэми вернется к нему, здоровому, свободному от постылой машины, они вместе куда-нибудь… Но куда?! Где и как они будут жить? Рыцарь без поместий интересен властителям лишь как воин, полностью зависим от их настроений и прихотей. Конечно, все осудят его более чем странный выбор. Держать же Ноэми при себе любовницей, наложницей, в каком угодно качестве… Он не мог ее унизить таким предложением! Да и бедный сакс не король Кастилии Альфонсо, союзник Ричарда, пренебрегший недавно крестовым походом реконкисты из-за греховной страсти к такой же иудейке. Стал бы кто терпеть от Эдварда вольности с верой Христовой. И не убежать, не спрятаться! Проклятье церкви везде отыщет! Бог сверху видит все!. Да и от самого себя не уедешь! А гореть в неугасимом пламени… Что может быть страшнее?! Он не находил выхода из этого тупика, разлука навсегда казалась неизбежной.
Единственным светом в беспроглядно-черном будущем был Тигран. Но и тут… Не ночным ли болотным блуждающим огоньком завлекал он? Лекарь, конечно, не откажется поспособствовать несчастным влюбленным в их беде, но сакс подозревал, что плата за помощь может оказаться непомерно высока. Нет, деньги, естественно, не причем, но вера Эдварда в Бога, мироощущение, все идеалы юноши в присутствии Тиграна как-то неуловимо линяли, обесценивались, и сакс опасался в конце концов под воздействием странных идей старика, колдовским влиянием речей, греховного — Эдвард это сознавал — обаяния оказаться в состоянии, которое было бы для него пострашнее самого ада — в полном безверии.
Ветер почти утих, редкие слабые порывы медленно толкали наву к цели. За день не доползли и до Яффы. Шкипер, углядев приметы близкого шторма, решил не рисковать и вошел на ночь в устье реки за Раконом.
Поговорить с Ноэми наедине на тесном судне не получилось за весь день, и возможность сойти на пустынный здесь берег была очень кстати.
Стемнело. наву подтянули канатами вплотную к деревьям. Поужинав на палубе, команда, кроме вахтенного, завалилась спать. Алан и Шимон тихо беседовали у борта, глядя на море в узкий просвет меж речных берегов. Шкипер ждал прилива, часа через полтора, чтобы войти в речку глубже, понадежней укрыться от шторма.
Эдвард подошел к поднявшейся из каюты Ноэми:
— Пройдемся по травке?
Она обрадовано кивнула. Он перемахнул через борт в темную воду под деревьями, там было почти по плечи, поманил девушку к себе.
Она, ни секунды не раздумывая, легко спорхнула к нему на руки, доверчиво прильнула к груди, он вынес Ноэми на сушу и поставил на траву. Изящно склонившись, она отжала край тонкого покрывала.
Ущербная луна тускло высвечивала тесную скважину устья. Под ветвями темнота стала совсем непроглядной. Эдвард уже привычно включил ночное зрение, сдвинул повязку на лоб, в зеленом сиянии все вокруг отчетливо выявилось. Особенно ярко светились почему-то люди. У борта Алан с Шимоном травяным заревом подсвечивали снизу снасти такелажа. На носу у бушприта изумрудный шкипер что-то втолковывал неуклюже-широкому бутылочного стекла вахтенному.
Юноше сделалось легко и хорошо. Волшебный свет превратил и саму ночь из обычной в невероятную, сказочную, в такую все возможно, все сбывается.
