Моя чужая новая жизнь - Anestezya

— Старина Ремарк, — правда это из книги, которую он ещё не написал.

— И всё-таки ты не ответила, почему вернулась?

Почему? Разве такие вещи нужно объяснять? Из всех чувств, пожалуй, только любовь даёт нам основание, чтобы жить, и оправдание, чтобы совершать любые преступления.

— Рени?

— Просто я поняла, что не смогу жить, сходя с ума от неизвестности, — я вспомнила неотправленное письмо фон Линдта. — Каждый раз, когда мы расстаёмся, новой встречи может и не случиться.

— Сейчас мы временно отступаем в тыл, но в любой момент линия фронта может сместиться, и здесь снова будет опасно.

— А жить вообще опасно. И довольно об этом, всё равно никто не может изменить свою судьбу.

Кто вот ожидал, что меня собьёт машина на пешеходном переходе? По идее, я давно уже мертва и живу сейчас, можно сказать, в долг.

— Если с тобой что-нибудь случится, я никогда себя не прощу… М-м-м, что ты делаешь?

— Пытаюсь как-то ласково закрыть тебе рот.

Фридхельм улыбнулся, позволяя увлечь себя в долгий нежный поцелуй. Мы не первые влюблённые, которые хотят верить, что их любовь выдержит любые испытания и время будет милостиво к ней.

* * *

Поражение под Сталинградом здорово подкосило немцев. Пришлось нехило отступать. Сейчас наш полк торчал где-то под Орлом, но до конца войны ещё ой как далеко. Неплохо бы как-то выяснить, к чему следует готовиться. Я пыталась припомнить уроки истории — куда нас могут перебросить? К лету немцы вновь должны занять Харьков и Белгород, но Украина достаточно далеко отсюда. Могут отправить в тыл, в Белоруссию, но вряд ли, мы же штурмовики. Неужели бросят на Курскую дугу? Если так, то у нас есть относительно спокойные два месяца, а о большем на войне нельзя и мечтать. Генерал Штауффернберг избрал местом дислокации какой-то захолустный городишко, но по мне, любое место, отдалённо напоминающее цивилизацию — уже гут. Ходишь как белый человек по нормальным тротуарам, а не по пояс в грязи, живёшь в цивильной квартире, а не в землянке с крысами. Даже можно иногда сходить в кино или ресторан. Нет, конечно, мерзости оккупации никуда не делись, но а где сейчас по-другому?

Поскольку Фридхельм теперь был офицером, нам перепала вполне милая квартирка. Я старалась не думать, кто в ней жил раньше. Главное здесь есть нормальная ванная. Я даже обзавелась домработницей. Ну как обзавелась, пришлось. Катю мы нашли по пути в город. Сколько раз я зарекалась ни во что не вмешиваться, но не смогла промолчать, когда увидела как полицаи прессуют перепуганную девчонку.

— Останови машину, — Фридхельм покосился на Вилли, но выполнил мою просьбу.

— В чём дело? — тут же отреагировал «братик».

— Это я и хочу выяснить, — я подошла к полицаям, которые услужливо вытянулись по струнке.

— В чём она виновата? — без предисловий спросила я.

— Эта девка болталась в лесу, а у нас приказ всех подозрительных свозить в комендатуру, — пояснил один из мужиков.

Я скользнула взглядом по испуганной мордашке. По хорошему мне следует вернуться в машину и забыть о том, что я видела.

— Что ты делала в лесу?

Девушка смотрела не так непримиримо как закалённые партизанки, в её взгляде была какая-то детская открытость. Я вспомнила, сколько раз вот так же хлопала глазами, пытаясь спасти свою жизнь.

— Я… я шла в город. У меня в деревне больная бабушка, думала устроиться работать чтобы помогать ей.

У всех подпольщиков одна история — «я тут мимо проходил». Но в принципе может оказаться правдой. Одета она действительно простенько — ситцевое платье, туфельки, носочки — куда ж без них. В общем, классический стиль бедных сороковых. Правда без платка на голове, но может, потому что ещё совсем молодая.

— Я сама отвезу её в комендатуру, — не стоит давать полицаям повод для лишних размышлений. — Её допросят. А вы продолжайте патрулировать территорию.

— Ну и что это значит? — спросил Фридхельм, когда мы вернулись в машину.

— Эта девушка шла в город в надежде найти какую-нибудь работу. Попробую помочь ей.

— А если она действительно партизанка? — скептически спросил Вилли.

— Разберёмся, — отмахнулась я.

Ну ни фига себе они отгрохали здесь штаб. Я вылезла из машины, уставившись на красивый старинный особняк. Это вам не зачуханное сельпо.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что вольности, которые ты себе позволяла, здесь недопустимы? — тихо спросил Вильгельм.

— Не держите за меня дуру, герр обер-лейтенант, — проворковала я.

Блин, это же придётся знакомиться с новыми «коллегами». Так, генерала я помню, а кто эти двое?

— Фрау Винтер, рад снова видеть в строю, — пророкотал генерал. — Я восхищён мужеством, которое вы проявили под Сталинградом.

— Надеюсь и дальше преданно служить Рейху, — вежливо улыбнулась я.

Надо бы, конечно, упомянуть и усатого, да как-то язык не поворачивается.

— Поверьте, работы у вас будет достаточно, — пообещал он. — Обер-лейтенант, — кивнул он Вилли. — Давайте я вас со всеми познакомлю. Это майор Шварц.

Блин, он прямо вылитый злодей из военного фильма. Серьёзно! Типаж один в один, как любит обыгрывать наш кинематограф. Грубые черты лица, самодовольная улыбочка, блеклые невыразительные глаза.

— Какая приятная неожиданность, что с нами будет работать такая красавица.

Мне стоило больших трудов сохранить вежливую улыбку. Терпеть не могу таких мужиков — уже вон ползает по моим коленкам сальным взглядом.

— Вынужден вас огорчить, майор, фрау Винтер замужем, — добродушно усмехнулся генерал. — Так что придётся вам отложить романтические ухаживания до возвращения в Германию. У вас, кажется, там осталась невеста?

Майор сразу скукурузил рожу. Видать, там такая красотка — под стать ему.

— А это гауптман Вайс, — я чуть не вздрогнула.

Ну надо же, как этот тип похож на Ягера. Те же волевые черты лица, холодный расчётливый взгляд и высокомерная усмешка.

— Позвольте спросить, в качестве кого здесь находится фрау Винтер? Стенографистка?

— Эрин наша переводчица, — подсказал Файгль.

— И что, вы действительно сносно говорите по-русски? — снисходительно спросил Вайс.

— Не просто сносно, а великолепно, — отпарировал Файгль.

Ты смотри, говорит с такой гордостью словно лично меня учил.

— Так, что даже местные принимают её за русскую.

— Надо же, как интересно.

Ох, не нравится мне это выражение в его глазах. Ягер, помнится, смотрел